Небо в огне
Шрифт:
Смотрю на всех троих. «Значит, теперь мы - экипаж. Мы связаны одной веревочкой, и жизнь каждого зависит от внимания и умения другого. Мы должны быть дружны и спаяны. Один за всех - все за одного. Но…» Я прерываю свои мысленные философские рассуждения. Чего уж там: у нас ведь нет еще и самолета…
Спрашиваю у сержанта, устроились ли в общежитии.
– Нет, товарищ командир, - отвечает Заяц, оправляя безукоризненно сидящую гимнастерку.
– Там еще ребята спят после боевого вылета, не хотим их будить.
«Пять
– Значит, ты не эгоист и у тебя развито чувство уважения к другим. Молодец, Заяц!»
– Ну тогда идите погуляйте. Осмотритесь. Когда нужно будет, позову.
Со штурманом у меня разговор особый. Штурман, как я убедился, фигура в экипаже важная, и мне хочется знать о Евсееве побольше.
Идем с ним в тень аллеи и садимся на скамью.
Штурман достает портсигар с папиросами, вежливо предлагает мне. Я отказываюсь - не курю. Толстыми пальцами достает из коробка спичку. Чиркает, обламывает. Пальцы его чуть заметно дрожат. Волнуется. Закурил, потушил спичку, посмотрел, куда бросить. Не нашел, сунул в коробок.
«Пять очков в твою пользу. Ты аккуратный человек».
Через полчаса я уже знал о нем все, что надо.
Евсеев попал в полк из госпиталя. Летал на «ИЛ-4». В первом же дневном бомбардировочном вылете их самолет был подожжен фашистским истребителем. Экипаж выпрыгнул на парашютах и был тотчас же расстрелян в воздухе из пулеметов тем же асом.
Евсеев прыгнул тоже, но допустил ошибку: сначала выдернул кольцо, а потом покинул кабину. Парашют, распустившийся раньше времени, зацепился стропой за хвостовое колесо и поволок за собой штурмана. Но ему повезло: возле самой земли оборвалась стропа, и Евсеев благополучно приземлился на изодранном в клочья парашюте, только вывихнул ногу.
Я слушал его, затаив дыхание. Ничего себе, «окрестился»!
Из дверей штаба полка вышел комиссар нашей эскадрильи капитан Соловьев. Высокий, худой, сутулый. Сейчас, заменяя выбывшего в командировку майора Назарова, он исполнял обязанности командира эскадрильи.
Извинившись перед Евсеевым, я сорвался с места, догнал Соловьева.
– А, это вы?
– сказал капитан, глядя куда-то поверх меня.
– Очень хорошо. Сегодня в ночь вы с вашим экипажем полетите на боевое задание. Ваш самолет «десятка». Готовьтесь.
И ушел. Ведь сам же летчик, должен понимать, а он… Сухой, казенный голос, отсутствующий взгляд. Такой торжественный момент, и столько равнодушия!
Ну, ладно. Значит, так надо. Возвращаясь, сообщаю Евсееву о предстоящем полете и предлагаю сходить к самолету, облетать его. Такой порядок был у нас в аэрофлоте.
Разыскали Зайца с Китнюком, снарядились шлемофонами, взяли в штабе разрешение на облет самолета и, не найдя попутной машины, пошли пешком.
Далеко шли. Устали, вспотели. Наконец вот она - «десятка». Нас встречает техник. Невысокого роста, рыжий, лицо в конопушках.
–
– Полез пятерней в затылок.
– Только вот, знаете, у нее астролюка нет.
– Как это нет?
– Нет. Сорвало в полете.
Смотрю - действительно: в потолке штурманской кабины зияет квадратная дыра, а люка нет. Плохо дело.
Мысленно представил себе, каково будет нам в полете с этой дырой. Рев мотора усилится, как в корпусе гитары, и всю дорогу ветер будет продувать нас со штурманом, как в трубе. И будет нести пыль и песок в глаза. Штурману нельзя открыть карту - воздушной, струей моментально вырвет. Какой уж тут полет!
Опрашиваю:
– К вечеру люк будет готов?
– Не-ет, что вы! Это дело долгое.
– Тогда все. Пошли ребята.
Шел я в расстроенных чувствах. Ведь, наверное, знал капитан Соловьев о люке. Как же он мог включить такую машину в план боевого расписания, да еще предлагать ее летчику, отправляющемуся в первый ночной боевой вылет?
Капитана я нашел в коридоре общежития. Он стоял ссутулившись и что-то выговаривал двум летчикам. Лицо его - как маска. Без выражения. Сухое, неулыбчивое. Полная противоположность майору Назарову или командиру полка.
Уже предчувствуя, какой у меня выйдет с ним разговор, я все же подошел и, выдержав паузу, обратился:
– Товарищ командир! Разрешите доложить: «десятка» неисправна, и лететь на ней нельзя.
Соловьев медленно повернулся ко мне, его близко поставленные к переносит; круглые глазки уставились на меня, как буравчики.
– А что с самолетом?
– спросил он, едва разжимая губы.
– Нет астролюка.
– Только-то всего?
И никаких эмоций. На меня смотрела маска. Стало неприятно и вместе с тем обидно. Что это он на себя напускает?
– А что, этого мало?
– несколько вызывающе спросил я.
– Мало, - ответил капитан.
– Мало, если вы действительно хотите лететь, и много, если не хотите.
Ну уж, это слишком! Я задыхался от возмущения.
– Вам…вам никто не давал повода подозревать меня в трусости, товарищ капитан!
– Я перевел дыхание.- А посылать в полет неисправную машину вы не имеете права!
Кажется, я сказал это слишком громко. Открылась дверь, и из-за нее показалось несколько любопытных.
Лицо Соловьева пошло пятнами, но выражение не изменилось ничуть.
– Не забывайте, что вы находитесь в действующей армии, - сказал он угрожающе.
– Приказ командира не обсуждается. Иначе…
– Что иначе?
– Я уже был не в силах сдерживать себя.
– Договаривайте!
Мы стояли друг перед другом в недвусмысленных позах.
– Ну-ну, что за разговор в таких тонах? Я обернулся. Это был подполковник Щербаков. Он улыбался. Доброе лицо, добрые глаза. Мне стало стыдно.
– Извините, товарищ командир. Я хочу лететь, но…