Небо войны
Шрифт:
Утром я поехал на завод и встретил у проходной Голубева. Мы получили здесь новенькие ЛА-5 и отправились на них в Москву. Там предстояло решить вопрос о наряде на машины ЛА-7 для полка.
Самолеты ЛА-5 были превосходные. У авиатора есть особое чутье, которым он воспринимает машину, ее мощную силу, покорность, все ее гармоническое совершенство. Я посматривал на гашетки пушек, на приборы и радовался. Если ЛА-7, которыми обещают вооружить весь полк, лучше этого, то чего еще нам, летчикам, остается желать?
Мы летели над среднерусскими лесами и полями — крыло к крылу.
В штабе ВВС, куда мы явились
— Ты живой?!
Я попытался шуткой отделаться от вопросов.
— Тут не до смеху, — сказали мне. — Тебя уже похоронили. Нам сообщили, что Покрышкин разбился.
— Откуда сообщили? С авиазавода?
— Нет. Зарубежное радио передало. Специально выделенные люди уже занимаются выяснением обстоятельств.
Моей персоной, оказывается, интересовались зарубежные корреспонденты. Они и распространили ложное сообщение. На него можно было махнуть рукой, если бы оно не всполошило работников штаба. Мне приказали немедленно прекратить хлопоты об отправке истребителей для полка и сегодня же на полученных «Лавочкиных» вылететь на фронт.
Нас с Голубевым тоже напугал неожиданный поворот дела: если в штабе так серьезно рассматривают приключение с УТ-2, то могут задержать нас для всевозможных объяснений и уточнений причин происшествия. Отказав себе даже в обеде, мы добрались до аэродрома и тотчас же взлетели на сверкавших дюралем тупоносых красавцах.
Ближайшим пунктом для заправки горючим был Курск. В Харькове нас пытались задержать из-за плохой погоды на маршруте, но мы дерзнули идти дальше под нависшими над землей облаками. Хотелось скорее быть дома. Может быть, там нас тоже считают погибшими. Надо поскорее опровергнуть эти преувеличенные слухи.
Пролетев над самыми крышами домов Черниговки, мы благополучно сели на своем аэродроме. Выйдя из машины, я увидел, что навстречу бежит начстрой полка лейтенант Павленко.
— Вам телеграмма, товарищ подполковник, — радостным голосом сказал он, подавая свернутую вдвое бумажку.
Я не торопился ее прочесть. Лейтенант не стерпел и выпалил:
— Вас назначают комдивом!
Я прочел телеграмму. Да, в ней сообщалось именно об этом. Голубев и Павленко выжидающе смотрели на меня: что я скажу? А о чем было говорить? Я задумался, как лучше поступить. Отказаться и в этот раз? Ведь если стану комдивом, то редко придется летать на боевые задания. А мне хотелось сбивать и сбивать тех, с кем еще не закончены счеты.
Я еще раз взглянул на телеграмму. Ее подписал Главный маршал авиации Новиков. Нет, это уже не предложение, а приказ. Приказы же даются для того, чтобы их выполняли.
Полковник Дзусов должен был расстаться с нашей гвардейской Мариупольской дивизией. С ней он прошел большой, трудный и славный путь. Теперь его назначали командиром авиационного корпуса, действовавшего на Белорусском фронте.
Встретив меня в штабе, Дзусов долго говорил о том, как трудно ему расставаться с коллективом, к которому он прирос сердцем. Вспоминал о первых шагах работы на этой должности, давал мне наставления и советы.
Во время нашего разговора в кабинет вошел начальник штаба дивизии подполковник Абрамович. Он, улыбаясь, представился мне и, развернув карту, показал прифронтовые аэродромы, на которые должна перелететь дивизия.
— Справишься с перебазировкой? —
— Если надо — постараюсь, — ответил я. — А кто у меня будет заместителем?
— Заместителем? — переспросил он и, лукаво улыбнувшись, ответил: — Твой давний знакомый — Краев.
Его ответ меня не обрадовал.
Словно догадавшись, о чем я задумался, Дзусов повернулся к начальнику штаба и сказал:
— Дивизию я сдам после перебазирования, на фронте. Я всегда ценил заботу командира о людях. И теперь в его словах прочел лишь искреннее стремление помочь мне быстро и организованно перебросить полки из тыла на далекий фронт.
— Знакомься с делами. Завтра полетишь к командующему армией на доклад.
— Есть! — ответил я, по-прежнему чувствуя его своим командиром.
Дома мне надо было прежде всего решить личный вопрос: как быть с Марией? Водить с собой жену на фронте означало делать то, за что приходилось осуждать других. Я не мог этого допустить и заблаговременно предпринял некоторые шаги. В частности, я обо всем написал своим родным. Между ними и женой наладилась переписка. И Мария внутренне была уже готова к разлуке с фронтом, со мной, к жизни в глубоком тылу. Она даже не упрекнула меня, когда я вскоре после нашего разговора принес ей документы о демобилизации из армии и проездной билет до Новосибирска.
Жена понимала, что военное время обязывало такие отъезды устраивать быстро, почти молниеносно. Всеми мыслями я уже был на фронте, на новой работе, а все заботы о Марии, готовящейся стать матерью, перекладывал на свой далекий родительский дом.
В тот же вечер на станции Верхний Токмак я посадил Марию на поезд. Пока он не отошел, я стоял у окна вагона, смотрел на жену и невольно думал о том, как снова круто меняется моя жизнь. Мысленно я видел Марию уже там, в домике над Каменкой, где прошло мое детство.
Поезд тронулся.
Когда мы снова с ней встретимся?..
Командующий воздушной армией генерал В. А. Судец прежде всего выслушал доклад о состоянии дивизии, а потом начал беседовать со мной. Его вопросы были лаконичными и конкретными. Он имел ясное представление о боеспособности нашей гвардейской дивизии и заботился лишь о том, как лучше разместить полки на аэродромах, чтобы обеспечить гибкое и четкое руководство ими в бою.
Наконец план перелета был утвержден. Покидая штаб армии, я с особой силой почувствовал, какая большая ответственность легла на мои плечи. Три полка! Надо было быстро перебросить их из-за Днепра к Днестру, на рубежи будущих сражений. Это требовало от меня энергии, предусмотрительности и решительных действий.
Эскадрильи должны были пройти намеченный маршрут с одной посадкой, а батальоны аэродромного обслуживания, технический состав и штабы отправлялись поездом. Приказ о перелете был подписан, когда мы с Дзусовым находились еще в штабе армии.
Возвратившись на аэродром, я застал все полки в сборе. Сотни самолетов наших и других частей — истребители, бомбардировщики, штурмовики — крылом к крылу стояли вокруг взлетной полосы, готовые ринуться в бой. Какая красота и сила! И я с грустью вспомнил, что было здесь осенью 1941 года. Была бы у нас тогда такая авиация, то не маячили бы сейчас перед глазами руины городских кварталов, заводов и верфей.