Небо войны
Шрифт:
— Ну, рассказывай, что случилось с тобой, — вдруг перевел он разговор и опустил голову на высокую подушку.
Я доложил комиссару обо всем, что произошло, и вынул из кармана копию отношения в трибунал, подписанную Краевым.
Прочитав эту стряпню, Погребной долго лежал молча, закинув руки за голову. Я тоже молчал, ожидая, что он скажет.
— Да, Покрышкин, положение сложное. Надо хорошенько подумать, как тебе помочь.
Я признался, в чем конкретно виноват, но заметил, что подошли ко мне предвзято, бесчеловечно. Одно дело — наказание за провинность,
— Я немножко тебя знаю, — улыбнулся Погребной. — Ты правильно говоришь, что нельзя перечеркивать в человеке все хорошее, если он допустил ошибку. А некоторые наши начальники поступают иначе: если кто споткнулся — топчи его в грязь, а не то, поди, еще поднимется да выше станет… Сколько у тебя вылетов?
— Больше четырехсот.
— А сбил сколько?
— Официально двенадцать, да есть еще не засчитанные. — Ну вот. Этого, брат, не перечеркнешь.
Комиссар снова приподнялся на локоть. Он осуждал меня за горячность, сетовал на то, что дело зашло слишком далеко, потом стал расспрашивать о товарищах, об учебе. Мне показалось, что мы снова сидим с ним под крылом самолета и беседуем, как это часто бывало на фронте.
— Иди включайся в жизнь полка. Я сегодня же напишу характеристику на тебя и передам в штаб. Сегодня! — Он крепко пожал мне руку.
Я ушел от комиссара окрыленный, с чувством твердой уверенности в завтрашнем дне. Оставалось ждать: за меня уже действовала сама правда.
Однажды ко мне прибежал посыльный.
— Вас разыскивает командир полка, — сказал он и ушел.
Его посещение меня встревожило. «Что ж, — подумал я, — видно, сейчас отправят в Баку». В штабе Краев встретил меня деланной улыбкой.
— Бродяжничаешь, — процедил он сквозь зубы. — Звонил из штаба армии генерал Науменко. Езжай завтра на аэродром, летчикам соседнего полка надо рассказать о «мессершмитте».
— Есть! — ответил я.
Приехав туда, я неожиданно встретил человека, с которым у меня произошла ссора в столовой. Он приветливо протянул мне руку:
— Подполковник Тараненко.
— Капитан Покрышкин.
Мы поговорили о теме занятия и сразу же направились в класс.
Два часа я жил боями, полетами — своей стихией. Я рассказал летчикам все, что знал, что нужно знать о вражеском самолете, который еще хозяйничал в нашем небе. Было много вопросов, ответы на них заняли времени больше, чем сама лекция.
Потом меня пригласили на аэродром и показали новенькие самолеты. Хотелось сесть в один из них. Полетел бы, конечно, на фронт!..
После занятий командир полка предложил пообедать у него дома. Здесь, за столом, я увидел и уже знакомого мне майора — комиссара полка. Они расхваливали меня и между прочим спросили, как мне живется. Казалось, оба делали вид, что не помнят инцидента в столовой, и я решил рассказать им о всех своих огорчениях. Они были удивлены таким оборотом дела, сочувствовали мне, а подполковник пообещал написать начальнику гарнизона
Шли дни. Полк получил приказ перебазироваться в другой район, где он должен был получить самолеты и начать переучивание. Узнав об этом, я спросил Краева, как быть мне. Он приказал оставаться здесь до рассмотрения дела трибуналом.
— Товарищ командир, а характеристику комиссара отослали в трибунал?
— Отослали, не беспокойся, — ответил он.
— Нет, не отослали, — сказал я, зная, что это именно так.
— Выходит, ты больше меня знаешь, — ехидно заметил Краев. — Говорю же, отправил.
— Давайте проверим, товарищ майор, — предложил я. — Она лежит в строевом отделении. А вы должны понимать, какое она имеет значение для меня.
— Давай проверим.
Мы направились в соседнюю комнату, где сидел начстрой.
— Скажи Покрышкину, отправили характеристику Погребного на него? — Тоном вопроса Краев давал Павленко понять, как ему надо ответить.
Только вчера Павленко сообщил мне, что характеристика лежит в штабе. «Что он ответит? — с волнением подумал я. — Неужели покривит душой?»
— Нет, не отправили, товарищ майор.
— Как так? Что ты чепуху мелешь?'.
— Правду говорю, товарищ майор. Вы сами приказали не отправлять.
Я внимательно посмотрел на Краева и, ни слова не говоря, вышел.
За дверью я слышал, как майор «разносил» начстроя, грозил отправить его на гауптвахту.
Полк выезжал ночью. Автомашины были погружены на платформы. Летчики и техники разместились в пассажирских вагонах. Я, вспомнив детство, устроился «зайцем» в кабине грузовика. В запасном полку мне оставаться было нельзя. В своем меня все знают и всегда встанут на защиту, если дело дойдет до суда. А там я для всех чужой. Да я просто и не мог оторваться от своего коллектива! Кстати, когда я обратился к начальнику гарнизона за разрешением выехать, он сказал:
— Езжай с полком. Я не понимаю, что там у вас творится…
Услышав гудок паровоза, потом перестук колес, я обрадовался, что оставлял этот городишко со всеми бедами, которые он мне принес.
Во время разгрузки в новом пункте я старался не попадаться на глаза начальству. Да и потом держался подальше от дома, где расположился штаб полка. И все-таки, когда я вдруг понадобился, меня нашли быстро. Ко мне пришел мой бывший ведомый Науменко.
— Товарищ гвардии капитан, вам приказано немедленно явиться к командиру дивизии, — сообщил он и чему-то улыбнулся.
Я подумал, что меня вызывают затем, чтобы отправить обратно. Но Науменко рассеял мои опасения. Вот что он рассказал по дороге.
Когда Краев представлял полк новому командиру дивизии полковнику Волкову, тот вдруг спросил:
— А у вас был летчик Покрышкин, где он?
— Был, товарищ полковник, — ответил Краев. — Он оставлен в Баку. Его должны судить.
— За что?
— Нахулиганил, и вообще…
— Ну, ну, что вы еще хотели сказать? Краев молчал.
— А я знаю его по фронту как хорошего истребителя.