Небо войны
Шрифт:
…Наш полк, закончив переучивание, некоторое время ожидал новые самолеты. Их должны были доставить из Тегерана специальные летчики-перегонщики. Но дни шли, а машин все не было. Наконец кто-то решил, что мы сами можем получить их за границей.
В Иран мы вылетели на транспортном ЛИ-2. Преодолев на большой высоте горный кряж, разделяющий долину Куры и персидские степи, увидели огромный город с белыми дворцами и мечетями. Это был Тегеран.
«Аэрокобры» плотными рядами стояли вдоль полосы, готовые к перегону. Мы с парашютами находились на аэродроме, ожидая распоряжений, кому в какой самолет садиться.
День был на исходе. Нам предложили переночевать в одной из тегеранских гостиниц.
Впервые очутились мы лицом к лицу с чужим миром.
С роскошью дворцов соседствовала нищета бедняцких жилищ. Странно было видеть женщин, закрытых паранджой. Знакомство с Тегераном, откровенные дружеские разговоры с американскими летчиками за ужином в какой-то мере вознаградили нас за потерянное время. Но дикий случай снова испортил все настроение: на наших глазах английский офицер надавал пощечин солдату-негру.
Утром мы уже снова были на аэродроме. Когда гурьбой направлялись к самолетам, Вадим Фадеев вдруг остановился и, окинув взором даль, продекламировал грохочущим голосом:
Мне пора обратно ехать в Русь, Персия! Тебя ли покидаю? Навсегда ль с тобою расстаюсь? Из любви к родимому мне краю Мне пора обратно ехать в Русь.
Знаменитые есенинские строки очень точно передавали наше настроение.
Через два дня мы вернулись за новой партией самолетов. И опять на аэродроме не оказалось лидера. Летчикам, как и в первый раз, предложили ночевку в Тегеране и подали автобус.
Все ребята сели, а я с ведомым остался.
У меня была довольно веская причина немедленно возвратиться домой. Мы выходили из ЛИ-2 без стремянки. Я как-то неудачно прыгнул и встал не на обе, а только на правую ногу. А я повреждал ее уже дважды до войны, когда занимался планеризмом, и на фронте — при вынужденной посадке в Молдавии. Теперь, чувствуя, что нога распухает, я боялся, что завтра мне вообще не позволят сесть в самолет и оставят в чужой стране лечиться.
Как только автобус уехал, я пошел искать наших представителей. С большим трудом мне разрешили самостоятельный перелет через горный хребет.
На всю жизнь мне врезались в память величественные картины, раскинувшиеся под крылом самолета: глубокие черные тени ущелий, мощные вздыбленные облака с окнами, через которые были видны сверкающие под солнцем вершины гор Эльбурс. Потом вдали, в голубоватой дымке, обозначился Казбек.
Теперь оживал в памяти перелет, который дал мне право вести большую группу через Кавказские горы, вселял уверенность в моих действиях…
Постепенно горы становились все ниже, а скоро их сменили холмы. За ними открылся огромный разлив Кубани. Я не раз видел с воздуха кубанское половодье, но такого, как теперь, что-то не запомнил. Река затопила все плавни, слилась с лиманами и речушками, казалось, Азовское море подступило к самому Краснодару.
А там, за голубым простором полой воды, небо подпирали знакомые столбы дыма. Да, мы летели на фронт. Только сейчас он проходил уже не там, где мы оставили его осенью прошлого года. За шесть месяцев на всех фронтах Отечественной войны произошли серьезные перемены.
О воздушных боях над Кубанью, в которых с обеих сторон участвуют одновременно сотни самолетов, мы уже знали из газет. Противник пытается наглухо закрыть для наших бомбардировщиков небо над своими войсками, прижатыми к морю. Советское командование точно оценило обстановку на этом участке фронта, разгадало планы вражеских штабов. Потому мы и летим теперь в Краснодар.
Под крыльями — прямоугольники черных коробок сожженных домов, прямые длинные улицы, выходящие в степь, белые цветущие сады. Это дорогой мне Краснодар. Утверждают, что жизнь человека идет кругами, по спирали вверх. Я вынужден поверить в это: в Краснодаре началась моя служба в авиации. Здесь я впервые подготовил своими руками боевой самолет и, встав перед пилотом, доложил о том, что машина готова к вылету. Теперь я вступал на уже раз пройденную мной тропу, но в совершенно иное время, другим человеком.
На земле стало ясно, почему все самолеты теснятся на бетонированной полосе — чернозем набух водой.
Наши эскадрильи шли каждая отдельно, взлетев с некоторым разрывом во времени. Две из них — моя и капитана Тетерина — уже прилетели, а третьей, которую вел штурман полка Крюков, почему-то не было.
Мы толпились у командного пункта и волновались. Где же они? Все сроки уже прошли. Неужели с ними что-нибудь приключилось на маршруте? Да, уже можно их не ждать — время прошло.
Погребной вместе с летчиками направился к бараку, в котором нам предстояло жить. В просторном продолговатом помещении вдоль стен громоздились двухэтажные нары. Полки, прилетевшие раньше, заняли низ, нам достался верх.
Похлопав по черному, туго набитому соломой матрацу, Искрин пошутил:
— На такого высокого скакуна не каждый взберется.
— Это еще полбеды, — отозвался Андрей Труд, пробуя прочность тоненьких стоек. — Вадима Фадеева эти нары ни за что не выдержат. Клянусь!
По длинному коридору прохаживались, о чем-то разговаривая, командир БАО и наш комиссар. Я подошел к Погребному и попросил разрешения съездить в город — не терпелось увидеть его, пройтись по знакомым улицам. Конечно, причину указал другую: «Надо постричься и побриться». Комиссар разрешил, а командир БАО дал для поездки «газик». Когда летчики узнали об этом, у меня оказалось очень много попутчиков.
Возвращение в разрушенный знакомый город — печальное путешествие. Руины, заваленные обломками улицы, опаленные, почерневшие деревья, которые уже никогда не распустят своих листьев, никак не увязываются с тем, что помнилось мне с чудесных довоенных лет. Залитые солнцем, сверкающие огнями нарядные улицы… Где они? Яркий людской поток… Гул жизни… Где все это?
Вот и большой дом, «стоквартирка», в котором я прожил почти три года. Его коробку я заметил еще с воздуха. Теперь можно остановиться перед ним, как перед могилой друга. Через обугленные отверстия окон снизу видно небо. Повисли лестничные пролеты. Вот стена бывшей когда-то моей комнаты. Половина стены…