Небо за стёклами (сборник)
Шрифт:
Лежала Аня и прислушивалась к тому, что делалось за стенкой, и снова испытывала жалость к одинокому, беспутному парню, можно сказать своему брату-фронтовику, такому же, как и она, одинокому. Гнала от себя эту жалость и не могла отогнать. Чувствовала, что должна что-то сделать для него, на то ведь она и женщина. Да и что от себя скрывать, не чужая теперь ему…
И вдруг она устрашилась мысли, что, постучись бы сейчас Алексей, каким бы он ни был, — впустила бы к себе. И не понимала Аня, что же это такое с ней делается. Злилась на Алексея, поносила его про себя, и надо
А утром, когда тихо было в квартире — Аня в этот день выходила на работу после обеда, — услышала: Алексей уже встал. Сама не знала, почему она тогда пошла на кухню. И никакого плана у нее в голове для разговора с ним не сложилось, а вот так, почувствовала, пора ему сказать… Нельзя так дальше.
Подошла к его двери и негромко позвала:
— Алеша!
Молчал недолго, откликнулся:
— Ну, что?
— Поговорить надо. Выйди.
Опять молчал, потом:
— А зачем? Кому нужен — пусть тот заходит.
Но грубости в словах не слышалось, скорее обида. Она решилась.
— Мне что. Я могу.
И вошла в его неуютное жилище.
— Алексей, — сказала она, глядя на него как могла строго. — Алексей, долго так будет продолжаться?
Отвел взгляд и уставился в пол:
— Неясно. Не понять, о чем речь.
— Неправда, понимаешь, о чем говорю.
— Ты "здравствуй" бы сказала для начала.
— Скажу, когда надо будет. Зачем тебе здравствовать, чтобы опять в пьянку?
— А что, или мешаю кому? Песни пою, ансамбли устраиваю…
— Не ломайся, Алеша!..
Аня решила попробовать подойти по-другому.
— Алексей, — начала она. — Я же для тебя. Думаю о тебе…
Нет, и это не помогло.
— Не надо, не надо! Нечего меня жалеть. Никто не поможет мне, никто… Сам я такой. Сам дошел. Конченый человек, отпетый… Вышлют к черту из города. Вот и вся ваша жалость. Вы, здоровые, тут жить будете. По кино ходить, в ресторанчики… А мы, отпетые, отдали свою кровь — и амба, не нужны больше.
И тут неизвестно, что произошло с Аней. Куда девалось все ее терпение. Была бы у нее сила, взяла бы и так тряхнула его. Ведь что несет, что несет!..
— Это ты-то отпетый?! — заговорила она с такой вдруг напористостью, четко, словно рубя слова. — Да ты сам любого отпоешь, на тот свет отправишь… Лживые твои слезы, вон как еще бегаешь, водку пьешь, музыку для своего удовольствия разводишь. Ты что, один такой герой-горемыка? Люди самолеты без двух ног водили. В парке у нас диспетчер однорукий, и на другой руке три пальца, и работает, ничего, и до чего же еще мужик человечный, отзывчивый. Ты видел — девчонки на морозе кирпичи кладут, откуда они такие, ты думал? Все они настрадались не меньше тебя! В общежитиях живут. А ты знаешь те общежития?.. Потому что все они люди и беда одна, общая. Надо же из нее выходить! Кто же поможет, кроме самих нас?.. Все это понимают. Только ты да нечисть, с которой возишься, ничего знать не хотите… Кричат: "Давайте нам,
Алексей слушал не перебивая. Слушал вовсе не потому, что взяло его за живое так внезапно и горячо ею высказанное, и не потому, что понимал — Анька говорит правду. Нет, скорее от удивления. Никогда он от нее, этакой небольшой, узкоплечей, не ждал таких слов. А она говорила и говорила и сама не знала, откуда у нее взялось. Просто захотелось сказать все, что думает о нем. Пусть его знает. Пускай между ними конец. Теперь уже все равно.
— Я к тебе по-людски, — продолжала она. — Может, и полюбила бы, а ты вон что… Ну и продолжай, ну и погибай как хочешь, герой неоцененный… Знать тебя больше не хочу! Я думала, ты человек, ты ко мне пришел… А ты, ты…
Она не договорила. Запал вдруг будто разом кончился. Чувствовала, что сейчас разревется, и думала: только бы удержаться, не показать, что с ней творится.
Ничего не нашла лучше, как поскорее выйти и прихлопнуть дверь. На кухне, в коридоре, у себя в комнате дала волю слезам.
Последнее, что запомнила, когда уходила, — стоял он перед ней, голову наклонил и чуть ссутулился, как-то сник. И ничего он ей не сказал, ничего. Только очень скоро ушел, и так тихо, словно не хотел, чтоб услышала, что уходит.
Аня осталась одна. Присела и задумалась. А зачем все это? Ну наговорила, а толк-то какой? Смешно, шла совсем с другим, шла примириться, сказать, чтобы не злился, а вот что получилось. Ну, может, и к лучшему. Теперь-то уж кончено, кончено, и она опять свободна.
Свободна! А зачем ей эта свобода, вроде пустоты? Снова одна в своей комнате. Только теперь еще хуже. Теперь будет рядом он. Куда от этого денешься.
Алексей шел по улице.
Шел просто так, неизвестно куда и зачем. Ничего не замечал и не видел вокруг. Только когда переходил перекресток, услышал, как его обругал шофер. Высунулся из кабины и пробрал:
— Ты что, глухой?! На войне не добили. Сам лезешь…
Хотел было Алексей ему ответить, послать куда следует, но почему-то смолчал. Добрёл до садика, где бегали и играли в войну дети, и опустился в стороне на свободную скамейку. Мысли были путаные. Не выходили из головы Анькины слова: "Погибай как хочешь, герой неоцененный.."
Сидел, вытянув вперед ногу с протезом, застывшим взглядом смотрел на кончик сапога, как бы повторял про себя: "Герой!.. Герой неоцененный…" Глядите, ведь как уязвила! Можно сказать, в самую душу попала. Ничего ему сейчас не хотелось. Некуда было идти, нечего делать.
Против скамейки, на которой сидел Алексей, остановился мальчишка лет пяти, бледненький и тонконогий, с деревянным самодельным автоматом через плечо на тесемочке. Стоял и смотрел на Алексея. Смотрел, будто на застывшую статую, и вдруг спросил:
— Дядя, ты моряк, да?
— Ясно, моряк, — нехотя ответил Алексей и убрал под скамью ногу с протезом.
Но мальчик не ушел, а шагнул на шаг поближе, по-прежнему внимательно разглядывая сидящего. Потом он опять спросил:
— На море воевал, да?