Небо зовёт

Коновалов Александр Яковлевич

— Хорошо, папа, я сделаю, иди отдыхай. А сена–то на зиму заготовили?

— Корму, думаю, хватит. Едоков–то, корова да тёлка–полуторница.

В избу вошли вместе с папой. Мама кормила грудью годовалого Петеньку. Не отрывая ребёнка от груди, сказала:

— Завтракайте. Там на столе картошка варёная, молоко, хлеб.

Мы молча поели. Отец пошёл в мазанку отдыхать, а я — рубить дрова. Через некоторое время с гиканьем из избы выскочили с холщовыми сумками на перевес, братья–школьники. Они кинулись ко мне на шею и принялись на перегонки что–то рассказывать о своих школьных делах, учителях. Я решил погасить их эмоции, сказав:

— Бегите в школу, а то опоздаете, потом поговорим.

Они будто того и ждали. Сорвавшись с места, бегом помчались в школу. До самого обеда рубил дрова. Только когда сложил их в поленницу и подмёл двор, решил объявиться в райкоме. Заведующий сельхозотделом посмотрел «диплом», похвалил за отличную учёбу и сказал:

— Мы тут посоветовались

и решили послать тебя на работу в Жуковку. Там в райкоме в сельхозотделе нет бухгалтера, и они просили прислать им молодого специалиста, чтобы разобрался во всех тонкостях бухгалтерского учёта. Как ты на это смотришь?

— Я бы хотел работать у нас в Хвастовичах.

— Нет, Василий, у нас места. Да и не наше это решение, а областного управления. Тебя выучили, доверяют ответственную должность, стало быть надо ехать.

Пришлось согласиться.

— А когда ехать–то? — вырвалось у меня.

— Неделю на отдых хватит?

— Хватит, конечно.

— Вот в следующий четверг и поедешь. Я сейчас напишу рекомендательное письмо. Ты комсомолец?

— Да, комсомолец.

— Вот и хорошо. Поработаешь годик–два, а потом направим тебя учиться в институт в Москву. Ты не против?

— В институт — это хорошо, но я хочу на лётчика учиться.

— Значит, славы захотел? А кто же на земле работать будет, людей кормить? Подавай всем деньги, славу. Эх, молодежь, молодежь, жизни вы ещё не знаете.

Глубоко вздохнув, старый большевик подвинул мне бумагу и сердито сказал:

— Чтобы в пятницу был на месте. Я проверю.

Я вышел на улицу, и пока шёл домой, одолевали противоречивые мысли. Жалел, что потерял год из–за этих бухгалтерских курсов, а с другой стороны, не поехал бы в Ленинград, не познакомился с городом и не встретил Лену. Где она сейчас? Чем занимается? Вспоминает ли о своём Ворошиловском стрелке? А, может, уже и забыла? Она ведь мне ничего не обещала, да и планов на будущее мы не строили. Может, это была никакая не Любовь, а просто дружба? И всё–таки, как только подумаю о ней, сердце радостно забьётся и на душе становится теплей. Так, рассуждая сам с собой, я пришёл домой. Про себя решил, завтра же заведу тетрадь и каждый день буду записывать свои дела и чувства и отчитываться перед Ней за каждый прожитый день. Наметил: за эту неделю заготовить дров, натаскать из леса грибов, позаниматься с братьями математикой, так как «тройки» в их тетрадях меня не устраивали. Дома с мамой поделился своими планами, и она их одобрила, добавив к ним выкопать небольшой участок картошки. До вечера ещё оставалось много времени, и, взяв всё необходимое, отправился на огород. Невыкопанной картошки оставалось около четырёх соток, и я решил до вечера выкопать. Вернувшиеся из школы Егор и Иван вызвались мне помочь, и я не отказался от их участия. Год был благоприятный, и картошка уродилась славная. Огород был очищен от сорняков, и под каждым кустов скрывалось до десяти картофелин величиной с кулак и больше. Мелочи почти не было. Работа шла споро. Я копал, ребята собирали и ведрами выносили на межник сухие золотистые клубни. Однако, как не старались, до захода солнца выкопать не успели. Пришлось на этом закончить. Пока её перебирали, ссыпали в погреб, и уже стемнело. Ужинали в потёмках. Мама не нарадовалась. «Приехал работничек, и сразу всё пошло на лад», — говорила она соседям. Я и впрямь трудился с желанием и в охотку с темна до темна, а когда сверстники звали на танцы, ни сил, ни желания у меня уже не было. И потом, после Лены ни на одну из девчат смотреть не хотелось. Всю неделю ждал от неё письма, но не дождался. Честно говоря, в Жуковку ехать мне не хотелось, но мы тогда жили, как солдаты, по принципу: «Партия сказала, надо, комсомол ответил, есть!». Попрощавшись с родителями и братьями, отправился на новое место работы. До районного посёлка Жуковка было километров восемьдесят. Автобусы туда не ходили, пришлось добираться на попутных машинах, и всё же мне повезло, к концу рабочего дня я вошёл в кабинет первого секретаря райкома. Ему, видно, уже позвонили из Хвастовичей, поэтому, читая рекомендательное письмо, спросил:

— Как добрался?

— На попутных машинах.

— Это ты быстро, а мы ждали завтра.

Между тем, позвонив по внутреннему телефону, вызвал начальника сельхозотдела. В кабинет вошёл мужчина лет сорока, весь седой и с покалеченной ногой. Секретарь кивнул на меня и сказал:

— Принимай кадры, Иван Васильевич. Хотел бухгалтера, вот тебе молодой специалист. Опыта, правда, у него нет, но учился в Ленинграде, там плохому не научат. Я думаю, толк из него будет.

Иван Васильевич коротко выслушал мою характеристику и коротко бросил:

— Беру, а там поработает, увидим, на что он способен.

— Однако, Василий, жилья он не имеет, и его надо куда–то определить на постой.

— Ну это не проблема. Вон наша Марфа–уборщица одна живёт в целом доме, с радостью возьмёт молодого парня, может, по дому что поможет, и бабе будет польза, и парню веселее.

— А ты, как думаешь? — обратился он на этот раз ко мне.

— Меня любой вариант устроит, лишь бы была крыша над головой.

— Это

хорошо, что ты неприхотлив к условиям жизни, но поскольку твоя будущая хозяйка уже ушла домой, я сейчас напишу записку, и моя секретарша Зина отведёт тебя к ней. Пару слов о внутреннем распорядке. Рабочий день начинается в восемь часов утра и кончается в шесть часов вечера, с перерывом на обед с тринадцати до четырнадцати часов. Выходной день — воскресенье. Вопросы есть? — Сам же и ответил: «Вопросов нет». — С завтрашнего дня приступай к своим обязанностям. Иван Василич ознакомит тебя с бумагами, и мы надеемся, что ты наведёшь с ними порядок, а то уже больше месяца бухгалтерским учётом никто не занимается, и сейчас там чёрт ногу сломает. А теперь иди отдыхай и на работу не опаздывай.

Зина, миловидная женщина лет тридцати, прекратила стучать по машинке, встала и, недовольно бурча, вышла из кабинета. Я попрощался с будущими коллегами и пошёл следом за секретаршей. Дом уборщицы был в полукилометре от здания райкома, и всю дорогу, пока мы шли, моя проводница не проронила ни слова. Перед входом в избу бабы Марфы она сказала:

— Ты подожди тут, а я с ней поговорю сама.

Входная дверь оказалась открытой, но в доме никого не было. Я стоял возле крыльца, а Зина стала звать хозяйку. Наконец, откуда–то из глубины сарая послышался женский голос: «Кто там?». Мы подождали немного, и оттуда вышла ещё не старая, очень энергичная и привлекательная женщина и уж никакая не бабушка. Она посмотрела на секретаршу, потом перевела взгляд на незнакомого парня и что–то хотела сказать, но Зина её опередила: «Марфа Ильинична, вот привела вам на постой молодого, симпатичного парня. Он будет работать у нас главным бухгалтером». Главным она меня, видно, сделала для пущей важности, чтобы та задавала меньше вопросов и не отказала парню в приюте. Прочитав записку, хозяйка окинула меня ещё раз оценивающим взглядом и с удивлением сказала:

— Уж больно молодой он, чтобы быть главным бухгалтером.

— Дык, он у нас один, стало быть, что ни на есть, самый главный. Впрочем, я пошла, а вы сами во всём разберётесь.

Зина хлопнула калиткой и быстрым шагом пошла в контору, видно, кончать незавершённую срочную работу.

— Ну что ж, голубчик, коль собрался у меня жить, познакомлю тебя со своим уставом. Если он тебе подойдёт, то уживёмся, если нет, то будешь искать другую квартиру.

— Марфа Ильинична, для начала давайте познакомимся: меня зовут Василием, а теперь слушаю вас.

— Так вот, женщина я одинокая. В доме без мужских рук тяжело, всё ломается, рушится, а починить некому. Если у тебя руки на месте, а голова на плечах, не дружишь с ленью и не чураешься грязной работы, то мы поладим. Дело идёт к зиме, а у меня крыша течёт, дров на зиму ещё не заготовила, забор повалился, да мало ли что ещё. Поможешь, жить будешь, нет, значит пришёлся не ко двору.

Меня несколько обескуражили её прямота и напористость и нисколько не пугали её проблемы. Для деревенского парня это всё привычно и знакомо, и без категорического заявления я бы помог устранить её домашние неполадки.

— Ваш устав мне подходит, поэтому я остаюсь и немедленно готов помочь вам ссыпать картошку в погреб. Заходя во двор, я увидел ворох картошки, прикрытый от солнца соломой, но не ссыпанный в сусек. Сейчас переоденусь и начнём.

Женщина, видно, не ожидала такого поворота дела и немедленно ответила: «Ну тогда пойдём в избу, я покажу комнату, в которой будешь жить». Она вытерла босые ноги о половичок, лежащий у порога, и провела меня в чистую, уютную комнату, На чистых деревянных стенах ничего не было, кроме старого зеркала, по краям которого свешивались вышитое полотенце да портрет молодого симпатичного мужчины в будёновке. Рядом висели часы–ходики с гирькой. Возле глухой стены стояла широкая деревянная кровать, застеленная цветастым покрывалом, на котором возвышалась гора подушек. На стене возле кровати висел простенький коврик с неумело нарисованной парой белых лебедей. Поверх коврика висело заржавленное ружьё–берданка. Рядом с кроватью стояла обитая жестью печка–голландка. В переднем левом углу размещался иконостас с несколькими иконами, а с потолка на цепочках свешивалась лампадка, которую, видно, зажигали только по большим праздникам. Завершал вид горницы стол с дубовыми ножками и четыре табуретки, сработанные, видно, одним мастером. Некрашеный деревянный пол был до желтизны выскоблен и вымыт. По всему было видно, что хозяйка здесь не жила, а заходила сюда за тем, чтобы вытереть пыль да поднять гирьки часов. Сложив свои скромные пожитки в уголок, переоделся в спортивный костюм и через пять минут был уже во дворе. Чтобы ускорить работу, из старых досок соорудил желобок и, опустив его наклонно в сусек, стал осторожно ссыпать туда драгоценные клубни. Женщина оценила это рацпредложение, как положительное, и за каких–то два часа сорок вёдер картошки были перебраны и заложены в погреб на хранение. Закончив работу, умылся из рукомойника, посмотрел на покосившийся забор палисадника, дыры в соломенной крыше сарая и решил, что завтра же, без напоминания хозяйки, займусь ремонтом её невзрачной, давно не видевшей мужских рук, захиревшей усадьбы. Пока я стоял и разглядывал её поместье, из сарая вышла хозяйка и сказала: