Нечаев: Созидатель разрушения
Шрифт:
Вот, пожалуй, и достаточно о предшественниках Нечаева. Их было много, здесь упомянуты лишь некоторые. Фундамент нечаевщины возводился более четырех десятилетий. Каждый из предшественников вложил в него свою лепту. Получилось прочнейшее сооружение, на котором Нечаев, аккумулировав и приумножив все аморальное и преступное, что до него накопилось в российском освободительном движении, мог творить свое сатанинское дело.
В БЕГАХ
Выехав из Москвы 3 марта 1869 года, Нечаев проследовал через Бельгию и 17-го благополучно прибыл в Женеву. Где остановился Сергей, мы не знаем. 18 марта по городской почте он отправил Огареву письмо для Герцена «с просьбой напечатать послание к студентам от одного студента, только что удравшего из Петропавл[овской] крепости». [212] На Огарева «послание» произвело неблагоприятное впечатление, но он, поколебавшись, все же отнес его в типографию Л. Чернецкого. Через неделю
212
1 Литературное наследство. Т. 96. М., 1985. С. 418. Цитируется письмо Огарева Герцену от 21 марта (1 апреля) 1869 года, где он пишет: «Вчера пришло на твое имя письмо <…>». Здесь мы должны перейти от датировки, действовавшей в странах Западной Европы, к принятой в России, и будем придерживаться только ее.
213
2 См.: Сводный каталог русской нелегальной и запрещенной печати XIX века: Листовки. Т. 1. М., 1977. С. 30.
Познакомившись с Нечаевым лично, Огарев решил «передать» его Бакунину. Встреча состоялась 25 марта. Беглец рассказал о своем участии в строжайше законспирированном сообществе, состоящем из хорошо разветвленной сети кружков, и тайном Комитете, распоряжающемся всеми революционными силами России. В Комитет входят решительные молодые люди, но не имеющие серьезного опыта политической борьбы. Все они его товарищи, и он делегирован ими в Женеву с просьбой к Бакунину, Герцену и Огареву снабдить российских заговорщиков прокламациями и принять на себя теоретическое руководство революционным движением. Требуется совсем немного, и в скором будущем империю охватит всенародный бунт.
Кто бы из эмигрантов не польстился на такие предложения? Стареющие революционеры хотели слышать от Сергея подтверждение того, что их жизни не растрачены на пустяки, что начатое ими дело не пропало, а, наоборот, в крепких и надежных руках; хотели верить, что он, Нечаев, и есть долгожданный посланец от их многочисленных почитателей и преемников на родине. Чувство покинутости никому не нужных стариков, прозябавших в забвении, холодные, порой даже враждебные отношения с молодой эмиграцией (Н. И. Утин, М. К. Элпидин, Л. И. Мечников, В. М. Озеров, А. Д. Трусов и другие), — все это начало рассеиваться и отступать под впечатлением рассказов Нечаева. И они поверили в существование несуществующего.
Видя, что его внимательно и с удовольствием слушают, Сергей доверительно сообщил, что именно он руководил студенческими выступлениями в Петербурге, вдохновенно описал свои подвиги с ночными погонями и перестрелками, чудесными вызволениями с помощью отчаянных смельчаков-единомышленников, побегами от растерявшихся жандармов, да не откуда-нибудь, а из самой Петропавловской крепости. Воодушевленные встречей, Бакунин и Огарев решили не откладывая приступить к печатанию революционной литературы и ее переправке в Россию. Так начался первый акт драмы, которую предстояло пережить старым русским революционерам из-за ворвавшегося в их жизнь Сергея Геннадиевича Нечаева.
В тот день, когда в Женеве Бакунин, Нечаев и Огарев решили «развернуть пропагандистскую кампанию», Герцен в Ницце прочитал корректуру нечаевской прокламации. Текст прокламации его возмутил. В препроводительном письме Огарев требовал от Герцена не только финансирования зародившейся в Женеве затеи, но и его подписи под этой прокламацией и теми, что выйдут вслед за ней.
«И если ты видел, — писал Герцен в ответе Огареву 9 апреля, — что воззвание необходимо, — отчего же ты его не написал сильной и благородной кистью? Ведь и Нечаева воззвание ни к черту не годится. — Я искренно и истинно не понимаю, что за ослепление и неразумье». [214] Огарев пытался убедить Герцена, что, начав с прокламаций, они возродят вот уже два года молчавшую «заграничную прессу», так много значившую для русской интеллигенции, заменившую ей отсутствовавшую в России свободу печати. Но Александр Иванович отказался от любого сотрудничества с женевским триумвиратом. Ни содержание, ни язык нечаевской прокламации его не устраивали, он разглядел в ней худший вариант бакунинского творчества с призывами к разрушению. Александр Иванович нервничал, сотрудничать с Бакуниным ни при каких обстоятельствах он не желал: на слишком уж разных позициях они стояли. Как Огарев не может этого понять? А тут еще вновь прибывший мальчишка. Судя по почерку, наверняка будет смотреть в рот Бакунину… От встречи с Нечаевым Герцен уклонился.
214
3 Герцен А. И. Поли. собр. соч. Т. 30. Кн. 1. М., 1964. С. 91.
Ни Бакунина, ни Огарева очаровать с первого взгляда Нечаев не мог: необразован, неотесан, грызет ногти, груб, неряшлив, явно привирает. Но эти два человека, целиком посвятившие себя освободительному движению и оторванные от России тысячами верст и десятилетиями
Характеризуя малочисленную русскую колонию в Женеве, 3. К. Ралли-Арборе, соратник Нечаева по петербургским баталиям, писал: «Все эмигранты жили врозь; Бакунин разошелся со всеми, кроме Огарева и Н. Жуковского; будучи совершенно один, он уже собирался покинуть Женеву и переехать куда-либо поближе к Италии, где имел искренних прозелитов (приверженцев. — Ф. Л.) среди итальянской молодежи. Нечаев увлек Бакунина своим темпераментом, непреклонностью воли и преданностью революционному делу Конечно, Бакунин сразу увидел и те крупные недостатки, и отсутствие какой-либо эрудиции в новом эмигранте, но как М. А. (Бакунин. — Ф. Л.), так и все те, которые встречались в те времена с Нечаевым, прощали ему все ради той железной воли, которой он обладал». [215] Не случайно Ралли упоминает только о Бакунине — ко времени первого появления Нечаева в Женеве Огарев уже сильно пил, опускался на глазах, его нетрудно было склонить в любую сторону. Сергей понял это сразу и приступил к обработке Бакунина, полагая, что от Огарева никаких сюрпризов ожидать не придется.
215
4 Минувшие годы. 1908. № 10. С. 153, 158.
Переговорив с Нечаевым, Бакунин и Огарев решили приласкать его, приручить, а то, чего доброго, уйдет к Утину и Мечникову, негоже терять такого человека. Они не сомневались, что смогут руководить им, что Нечаев станет их послушным помощником, а они будут направлять его энергию по нужному им пути. Казалось бы, на первых порах дела пошли хорошо.
«Мой мужичок, — писал Огарев Герцену, — тебе с первого взгляда, пожалуй, не понравится; мы с ним сблизились только весьма постепенно». [216] Огарев лукавил, «сблизились» они легко, да и Бакунин сразу обнаружил, что у него с прибывшим молодым революционером нет никаких разногласий. А Нечаев ему просто подыгрывал, наполняя свои речи мыслями, почерпнутыми из разговоров с самим же Бакуниным. Он куда раньше раскусил Бакунина, чем Бакунин его. Приведу впечатление Бакунина от встречи с Нечаевым и его рассказов о петербургских студентах: «Наша молодежь — и в теории, и на практике, быть может, наиболее революционная молодежь в целом свете — волнуется в настоящую минуту до такой степени, что правительство оказалось вынужденным закрыть петербургский, московский и казанский университеты, а также академии и некоторые другие школы. Я имею в эту минуту перед собою один образчик этих молодых фанатиков (Нечаев. — Ф. Л.), которые ни в чем не сомневаются, ничего не боятся и руководятся тем убеждением, что много, много еще должно пасть от руки правительства, но что не следует успокаиваться ни на одно мгновение пока не поднимется народ. Они изумительны, эти молодые фанатики — верующие без Бога и герои без фраз!» [217]
216
5 Литературное наследство. Т. 96. М., 1985. С. 419.
217
6 Бернштейн Э. Карл Маркс и русские революционеры // Минувшие годы. 1908. № 10. С. 20–21.
То, что повергало в ужас и уныние одних, у других вызывало восторг. Невежество и фанатизм Нечаева, желание жертвовать чужими жизнями возмущали Герцена, а Бакунин в своем уютном женевском пристанище, погрузившись в глубокие кресла, с умилением и нежностью глядя на беглеца, восхищался его чудовищной болтовней и сотрясался в одобрительном хохоте.
В первый приезд Нечаева в Женеву ни с Бакуниным, ни с Огаревым разногласий у него не было и быть не могло. Он ставил перед собой главнейшую задачу — любой ценой, чего бы это ни стоило, внедриться в среду старых революционеров, притягательную для всех молодых русских радикалов, заручиться доверием и поддержкой хотя бы одного Бакунина, что бесспорно сделает его имя в России популярным и авторитетным. Уж до разногласий ли… Достаточно того, что произошла осечка с Герценом.
Бакунину надоели многолетние изнурительные споры с Герценом и Марксом, укоры Огарева. Стареющий Мишель вдруг обнаружил, что в прибывшем представителе русского освободительного движения он приобрел единомышленника, верного ученика и соратника, настоящего молодого друга. Оказывается, в России преобладают сторонники его, а не Герцена, у Маркса же их вовсе нет, его там не знают. Увлекающийся Бакунин, желавший практических дел в России, увидел в Нечаеве связного с нешуточными силами, увидел в нем свою молодость, себя, страстного, энергичного. Ему показалось, что исчезает астма, легче дышится, что он становится стройнее, подвижнее. Это ничего, что приезжий необразован и туповат, зато напорист и совершенно свой, а сколько интересного и приятного порассказал.