Нечаев: Созидатель разрушения
Шрифт:
«ГОСУДАРЬ! Одиночное заключение есть самое ужасное наказание: без надежды оно было бы хуже смерти: это — смерть при жизни, сознательное, медленное и ежедневно ощущаемое разрушение всех телесных, нравственных и умственных сил человека; чувствуешь, как каждый день более деревенеешь, дряхлеешь, глупеешь и сто раз в день призываешь смерть как спасение. <…> ГОСУДАРЬ! Каким именем назову свою прошедшую жизнь? Растраченная в химерических и бесплодных стремлениях, она кончилась преступлением. Однако я не был ни своекорыстен, ни зол, я горячо любил добро и правду и для них был готов пожертвовать собою; но ложные начала, ложные положения и грешное самолюбие вовлекли меня в преступные заблуждения; а раз вступивши на ложный путь, я уже считал своим долгом и своею честью продолжать его донельзя. Он привел и ввергнул меня в пропасть, из которой только всесильная и спасительная длань ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА меня извлечь может. <…>
ГОСУДАРЬ! Что скажу еще? Если бы я мог сызнова начать жизнь, то повел бы ее иначе; но — увы! — прошедшего не вернешь! Если бы я мог загладить свое прошедшее дело, то умолял бы дать мне к тому возможность; дух мой не устрашился бы спасительных тягостей очищающей службы: я рад был бы отмыть потом и кровью свои преступления. Но мои физические силы далеко не соответствуют силе и свежести моих чувств и моих желаний: болезнь сделала меня никуда и ни на что не годным. <…> Перед ВАМИ, ГОСУДАРЬ, мне стыдно признаться в слабости; и я откровенно сознаюсь, что мысль умереть одиноко
Каков бы ни был приговор, меня ожидающий, я безропотно заранее ему покорюсь как вполне справедливому и осмеливаюсь надеяться, что в сей последний раз дозволено мне будет излить перед ВАМИ, ГОСУДАРЬ, чувство глубокой благодарности к ВАШЕМУ НЕЗАБВЕННОМУ РОДИТЕЛЮ и к ВАШЕМУ ВЕЛИЧЕСТВУ за все мне оказанные милости.
Молящийся преступник Михаил Бакунин». [161]
Если «Исповедь» может вызвать разноречивые суждения о ее авторе, то здесь все бесспорно — перед нами верноподданническое покаяние. Далеко не все приговоренные к смерти за политические преступления соглашались подписать прошения о помиловании и только поэтому шли на эшафот. От осужденных требовалось не покаяние, а лишь прошение о помиловании, то есть обращение к монарху, но этого они не желали делать и платили молодыми жизнями. Бакунин поступил иначе.
161
13 Алексеевский равелин. Т. 1. Л., 1990. С. 238–240.
Через два дня после получения бакунинского письма Александр II решил отправить шлиссельбургского узника на поселение в Сибирь. Его перевезли в Томск, и оттуда пошел поток прошений о дозволении свободного перемещения по Сибири. Ему разрешили поступить на службу канцеляристом. На помощь пришел шурин родного брата Бакунина, генерал-губернатор Восточной Сибири граф Н. Н. Муравьев-Амурский, он добился перевода ссыльного родственника в Иркутск. Там Бакунин открытой поддержкой царской администрации восстановил против себя ссыльных петрашевцев и декабристов. 5 июня 1861 года, после тщательной подготовки, Михаил Александрович тайно покинул Иркутск и отправился в Николаев-на-Амуре, а в декабре прибыл в Лондон яростным сторонником созыва в России Земского собора и освобождения крестьян с землею, выкупаемой государством. С первыми признаками Варшавского восстания 1863 года, видя в нем начало всероссийского бунта, Бакунин двинулся на восток. Не сумев добраться до Польши, он в январе 1864 года прибыл в Италию. Сблизившись с радикальной молодежью, стареющий бунтарь написал устав Тайного революционного общества. Как ядро этой предполагаемой организации он создал Тайное интернациональное революционное братство. В 1864 году Бакунина приняли в Интернационал, в 1867 году его избрали в Центральный комитет Лиги мира и свободы. Переехав в 1868 году в Швейцарию, Бакунин вступил в Женевскую секцию Интернационала и в том же году вышел из Лиги, образовав «Международный альянс социалистической демократии» — организацию с анархической программой. В марте 1869 года Генеральный совет принял Альянс в состав Интернационала, и он формально прекратил свое существование. Но под рукой у Бакунина оставалось Тайное интернациональное революционное братство, предназначенное по замыслу создателя конспиративно руководить Альянсом и Интернационалом, а следовательно, возглавить все международное рабочее движение. Действия Бакунина имели своей целью отобрать у Маркса и его сторонников руководство образованной ими организацией. Началась длительная борьба между Марксом и Бакуниным. Позже бакунинские тайные общества, альянсы и братства современники отождествляли с нечаевской «Народной расправой». [162] Нечаеву было у кого учиться, Бакунин не стеснялся лгать, интриговать и даже шантажировать. Если бы тексты «Исповеди» и писем Александру II стали известны поклонникам Бакунина, их численность сильно бы поубавилась. Но русский монарх не пожелал предавать гласности эти постыдные творения.
162
14 См.: Ткачев П. Н. Избранные сочинения на социально-политические темы: В 4 т. М., 1933. Т. 3. С. 356, 475–476.
Меткую зарисовку великого бунтаря оставил замечательный русский художник Н. Н. Ге. Об их случайной встрече во Флоренции он писал, что Михаил Александрович «производил впечатление большого корабля без мачт, без руля, двигавшегося по ветру, не зная куда и зачем». [163]
О жизни и деятельности Бакунина написано много, [164] не будем здесь более на нем останавливаться и встретимся с ним в главах об эмиграции Нечаева, а сейчас возвратимся к временам, когда молодой Бакунин жил в Москве и увлекался Гегелем.
163
15 Северный сборник. 1894. № 4. С. 236.
164
16 См.: Корнилов А. А. Молодые годы Михаила Бакунина. М., 1915; Корнилов А. А. Годы странствий Михаила Бакунина. Л., 1925; Стек-лов Ю. М. Михаил Александрович Бакунин. Т. 1–4. М.; Л., 1926–1927; Пирумова Н. М. Социальная доктрина М. А. Бакунина. М., 1990, в этой книге помещена обширная библиография; Карпачев М. Д. Истоки российской революции. М., 1991. Автор дал обзор западных исследований.
После распада кружка Станкевича Белинский отошел от Гегеля и принялся за утопии Шарля Фурье. Во второй половине 1840-х годов он оставил изучение великого француза и вскоре подверг его резкой критике. Однако в России фурьеризму отдал дань не только Белинский, у социалиста-утописта нашлись и другие поклонники. Одним из них был переводчик Министерства иностранных дел М. В. Буташевич-Петрашевский. В его петербургском доме с зимы 1845 года встречались приверженцы учения Фурье. Те, кого принято называть петрашевцами, объединились по крайней мере в четыре небольших, очень разнородных по воззрениям участников кружка. [165] В марте 1848 года за молодыми утопистами было установлено наблюдение. Чиновник особых поручений Министерства внутренних дел И. П. Липранди, опередив коллег из III отделения, заслал в ряды петрашевцев тайных агентов. Чем эта история кончилась, читателю хорошо известно. В докладе Генерал-аудиториата, высшего военного ревизионного суда, составленном после завершения следствия, говорилось, что Петрашевский «обнаруживает большую наклонность к коммунизму и с дерзостью провозглашает свои правила». [166] Собрания «коммунистов» в двухэтажном деревянном доме Петрашевского на Покровской площади исправно посещал Ф. М. Достоевский. Во время следствия он писал:
165
17 См.: Егоров
166
18 Петрашевцы: Сборник материалов. Т. 3. М.; Л., 1928. С. 3.
«Фурьеризм — система мирная; она очаровывает душу своею изящностью, обольщает сердце тою любовию к человечеству, которая воодушевляла Фурье, когда он создавал свою систему, и удивляет ум своею стройностию. Привлекает к себе она не желчными нападками, а воодушевляя любовью к человечеству. В системе этой нет ненавистей. Реформы политической фурьеризм не полагает; его реформа — экономическая». [167]
Когда же Достоевский из лица, близкого к либералам-западникам, хотя и во многом с ними несогласного, превратился в их яростного противника? Этот процесс протекал в нем медленно и мучительно. Отбывая каторгу, Федор Михайлович, как и большинство петрашевцев, пытался разобраться, за что он понес столь жестокое наказание и кто же виновен в его бедах. Именно на каторге Достоевский понял, что «изящный фурьеризм» при определенных обстоятельствах перерастает в «практический социализм», что чистые идеи, проповедуемые благородными людьми, в натурах нестойких, не приученных к созиданию, могут пробудить страсть к расшатыванию государственных устоев. Федор Михайлович обнаружил, что сам был причастен к этой бесовщине. Следовательно, правительство право, когда борется с такими людьми, как он, но зачем так жестоко… «Я был виновен, — писал он генералу Э. И. Тотлебену 24 марта 1856 года, — я сознаю это вполне. Я был уличен в намерении (но не более) действовать против правительства. Я был осужден законно и справедливо; долгий опыт, тяжелый и мучительный, протрезвил меня и во многом переменил мои мысли. Но тогда — тогда я был слеп, верил в теории и утопии. <…> Но клянусь Вам, не было для меня мучения выше того, когда я, поняв свои заблуждения, понял в то же время, что я отрезан от общества, изгнанник и не могу уже быть полезным по мере моих сил, желаний и способностей. Я знаю, что был осужден справедливо, но я был осужден за мечты, за теории… Мысли и даже убеждения меняются, меняется и весь человек, и каково же теперь страдать за то, чего уже нет, что изменилось во мне в противоположное, страдать за прежние заблуждения, которых неосновательность я уже сам вижу, чувствовать силы и способности, чтобы сделать хоть что-нибудь для искупления бесполезности прежнего и — томиться в бездействии!» [168]
167
19 Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч. Т. 18. Л., 1978. С. 133.
168
20 Там же. Т. 28. Кн. 1. Л., 1985. С. 224–225.
Формальная вина Достоевского заключалась в публичном чтении письма Белинского к Гоголю. Смертную казнь заменили четырьмя годами каторги с дальнейшим зачислением солдатом в один из сибирских линейных батальонов. Там, в Сибири, Федор Михайлович окончательно понял, что не утопиями заниматься, не расшатывать надобно, а, если требуется, изменять постепенно, обдуманно, спокойно, изменять и укреплять устои державы. Но отчего-то в России людей способных, со знаниями, с бескорыстными помыслами оттесняют ратники разрушения, и наступает торжество бесовщины. Быть может, уже в Сибири начал зреть в нем роман о революционерах, созидателях разрушения, отрицателях, бесах… Анализируя газетные сообщения, послужившие материалом для создания «Бесов», Достоевский утвердился в мысли, что в среде петрашевцев присутствовали элементы, свойственные нечаевской «Народной расправе». [169] Более того, в нечаевской истории как бы делается следующий шаг от давно ему известного, события прежние и новые выстраиваются в единый, общий ряд. Достоевский увидел несовершившееся будущее петрашевцев и ужаснулся. Один из самых видных посетителей собраний Петрашевского Н. А. Спешнев предполагал собрать около себя законспирированную группу лиц. связав их подпиской. Приведу извлечение из этого документа, найденного в бумагах Спешнева при обыске:
169
21 Там же. Т. 24. С. 129.
«Я, нижеподписавшийся, добровольно, по здравом размышлении и по собственному желанию, поступаю в Русское Общество и беру на себя следующие обязанности, которые в точности исполнять буду;
1. Когда Распорядительный комитет общества, сообразив силы общества, обстоятельства и представляющийся случай, решит, что настало время бунта, то я обязуюсь, не щадя себя, принять полное и открытое участие в восстании и драке, т. е. что, по извещению Комитета, обязываюсь быть в назначенный день, в назначенный час, в назначенном месте, обязываюсь явиться туда, и там, вооружившись огнестрельным или холодным оружием, или тем и другим, не щадя себя, принять участие в драке и, как только могу, способствовать успеху восстания».
Далее шли пункты, обязывающие привлекать в Общество новых членов, но не более пяти, и брать с них точно такую же подписку. [170]
Среди петрашевцев Спешнев проповедовал наиболее радикальные взгляды, многие его побаивались. В начале 1849 года приятель Достоевского, доктор Яновский, заметил, что Федор Михайлович не в меру мрачен и раздражителен. На вопрос Яновского о причине дурного настроения Достоевский ответил: «Я взял у Спешнева деньги. Теперь я с ним и его… понимаете ли, что у меня с этого времени есть свой Мефистофель». [171] Из ответа Федора Михайловича следовало, что он получением в долг некой суммы попал в кабалу, утратил самостоятельность взглядов и поступков. Быть может, Спешнев за оказанную услугу требовал подписать приведенный выше документ. Тогда-то Достоевский и ощутил на себе цепкую паутину, обволакивающую и затягивающую его в некое пространство иного мира, где господствует то, что впоследствии получило название нечаевщины. «Я сошел бы с ума, — вспоминал Федор Михайлович, — если бы не катастрофа (арест. — Ф. Л.), которая преломила мою жизнь. Явилась идея, перед которой здоровье и заботы о себе оказались пустяками». [172] Что же пришлось пережить Достоевскому, если арест и все последовавшее за ним представились ему избавлением? Подтверждение принадлежности Достоевского к конспиративному кружку Спешнева имеется в записи устных воспоминаний поэта А. Н. Майкова, [173] ближайшего друга Федора Михайловича.
170
22 Егоров Б. Ф. Возникновение социалистической мысли в России // Первые русские социалисты. Л., 1984. С. 22.
171
23 Русский вестник. 1895. Кн. 4. С. 217; Петрашевцы в воспоминаниях современников. М.; Л., 1926. С. 79–80.
172
24 Звенья: сборник материалов и документов по истории литературы, искусства и общественной мысли. Т. 6. М.; Л., 1936. С. 533.
173
25 Петрашевцы в воспоминаниях современников. С. 22.