Нечаянная мелодия ночи
Шрифт:
Я бежала в одних колготках, зареванная, униженная, полупьяная, не замечая удивленные взгляды прохожих. В этот вечер все было против меня. Если бы дома была мама, я бы наверняка сумела остановиться и найти выход. Дома никого не было. И я, закрывшись на все замки, наглотавшись успокоительных, стала погружаться в пропасть, плавно, легко, словно летя, все ниже, ниже и ниже… Мне давно не было так хорошо. И я услышала сладкий запах сирени… И я увидела перед собой Вольтера, сидящего в большом кресле и иронично склонившего голову чуть набок. Он улыбался
– Нельзя желать того, чего не знаешь. Но это не значит, что неизвестные желания неосуществимы.
Я хотела ему возразить. Я хотела ему сказать, что последняя фраза не его. Он никогда ее не говорил, но не успела…
Потому что открыла глаза. И очень близко увидела низко склоненное надо мной лицо брата. И – белые стены. И услышала запах сирени.
– Светик, – он улыбался мне, как всегда обаятельно, как всегда мило, ставя на тумбочку огромный букет сирени. – Светик-семицветик. Как же ты нас напугала.
Напугала? Ну, конечно же, напугала. Иначе и не могло быть. Я вдруг до деталей вспомнила кошмар того вечера и краска ударила мне в лицо. Я же прекрасно знала, что не умру. Я не хотела умирать. Если бы захотела, я бы наверняка сумела уйти из жизни. Но нет, мне нужна была трагедия, мне нужен был сочиненный мною же роман, в котором я могла бы доказать своему брату, что любовь выше жизни.
– Игнат, – промямлила я, решившись на правду. Он это понял и тут же меня перебил.
– Не надо сестренка. Ничего не говори, я все понимаю. Тебе обязательно нужно было заглушить свою боль. А перебить ее только можно физической болью или забвением.
Игнат сказал совсем другое. Он наверняка знал правду, но пощадил мои чувства. И придумал за меня оправдание. И мне уже не хотелось ему говорить, что я предварительно пересчитала таблетки. Несмотря на боль, отчаяние переполнявшее меня, я приняла определенную дозу. Дозу, при которой меня можно спасти. И решилась на такое еще потому, что знала, что мой брат непременно бросится мне вдогонку. И непременно меня спасет. Моя трагедия выглядела идиотской и смешной. Но все равно благодаря ей я смогла уберечься. И уберечь себя от лишних расспросов, уберечь себя от бессонных ночей и безудержных слез. Эту часть я успешно миновала. Теперь ко мне все будут относиться с крайней осторожностью, будут жалеть и подбирать нужные слова, чтобы не ранить. И вряд ли будут смеяться, поскольку мой возраст вполне оправдывал попытку самоубийства от любви. Если бы я была взрослее, тогда вряд ли дождалась пощады. Что ж, прекрасно, я все рассчитала до мелочей. Умница! Я себя уже откровенно ненавидела. И откровенно презирала.
И я, избегавшая взгляда брата, наконец-то решилась открыто посмотреть ему в лицо. Чтобы узнать, прочел ли он мои мысли. И тут я заметила под его глазом огромный синяк и на щеке яркую большую полоску от удара.
– Игнат, – выдохнула встревоженно я. – Откуда у тебя это?
Он весело махнул рукой.
– Да ерунда, просто ушибся.
Ушибся… Ну, конечно, как я сразу не догадалась! Он подрался
– Игнат… Если бы ты знал… Если бы только знал, – и слова застряли в горле. И слезы потекли по щекам. И я его крепко обняла, так и не сказав о своей любви.
– Ну, не плачь, сестренка. Только не плачь.
Он по-прежнему улыбался, и я подумала, что так и не увижу слез в глазах моего брата. И я подумала. Как здорово, что у меня есть старший брат. И есть мама. Это единственные люди на свете, которые могут простить все. Это единственные люди на свете, которые будут любить меня всегда. Это единственные люди на свете, которые меня не предадут. И другой любви я не хочу. Только родные стоят настоящей любви и только родные способны на настоящую любовь.
– Игнат, прости меня, Игнат. Я обещаю, честное слово… Ты мне только поверь… Даже когда жизнь будет совсем невмоготу, я всегда буду помнить о вас и жить стоит только ради вас.
– Тс-с-с, – он слегка приложил ладонь к моим губам. – Тише, ничего не говори, я это знаю. Не кори себя, и не стыдись. Кто в семнадцать не умирал от любви? Все, поверь, только по-разному.
– Ты не умирал, Игнат.
– Я – совсем другое. У меня есть две самые лучшие женщины на свете – ты и мама. Я не могу себе позволить такую роскошь – умирать.
– Не умирай никогда, Игнат. Пожалуйста, не умирай.
Игнат рассмеялся, взъерошил мои волосы, потрепал по щеке. И я вновь почувствовала себя счастливой. Я вновь жила. И, как бывает в минуты счастья, мрачные мысли тут же назойливо дали о себе знать. И я назло своему счастью вспомнила Германа. Мне казалось, что я еще его любила. Иначе моя маленькая смерть была лишена смысла. Я не любила бессмысленные поступки.
– А как же Герман, Игнат?
– Да ну, зачем он тебе! Да и не любила ты его вовсе, – мой брат вновь стал прежним легкомысленным упрямцем. Но и я от него в упрямстве по-прежнему не отставала.
– А вот и любила! – гордо ответила я. – И не тебе об этом судить.
Игнат внимательно на меня посмотрел, словно решая продолжать эту тему или нет. И наконец решился.
– Ну, хорошо, сестренка, раз не смог я тебя тогда уберечь от этого чудовища и тупицы… Кстати и не актер он вовсе. Его выперли еще с третьего курса за профнепригодность. И он успешно занимается торговлей. Не дурно для романтического героя? Деньжата он, конечно, имеет, поскольку вечно что-то перепродает и перекупает…
– Ты, – я задыхалась от негодования. Это было слишком. Ну, ладно, отравилась я ради любви. Но зачем все так принижать! Я не могла отравиться из-за какого-то жалкого торгаша.
– Ты просто сплетник, – выдохнула я на одном дыхании. – Может Герман и подлец, я согласна. Но он не торгаш! У него есть идеалы, и он блестяще мыслит!
– Во-первых, у подлеца не может быть идеалов и уж тем более блестящих мыслей, – мой брат по-прежнему улыбался. И это еще меня больше взбесило. Хоть когда-нибудь он может быть серьезным!