Нечего бояться
Шрифт:
Основной же довод состоит в том, что дети «продолжают тебя» после смерти: ты не исчезнешь полностью, и предвидение это приносит осознанное или подсознательное утешение. Но продолжаем ли мы с братом наших родителей? Этим ли мы занимаемся — и если да, соотносится ли это хоть отдаленно с тем, «что хотели бы они»? Впрочем, мы, безусловно, плохой пример. Поэтому давайте представим, что такой межпоколенческий обмен происходит в удовлетворяющем всех ключе, что вы являетесь частью взаимно расположенных друг к другу поколений, где каждое новое желает увековечить память, добродетели и гены предыдущего. И долго ли продлится такое «продолжение»? Одно поколение, два, три?
Понравилось ли моей матери, каким ее продолжением явился я, опубликовав «бомбометание» грязью под видом своего первого романа? Сомневаюсь. Следующей моей книгой был написанный под псевдонимом триллер со значительно более высоким содержанием грязи, поэтому я отсоветовал родителям его читать. Однако мать было не остановить, и она честно сообщила мне, что в некоторых местах у нее «прямо глаза на лоб полезли». Когда я напомнил ей о своем предостережении, она ответила: «Ну нельзя же, чтобы книжка просто пылилась на полке».
Сомневаюсь, что она рассматривала своих сыновей как переносчиков фамильной памяти. Она сама предпочитала ретроспективный взгляд. Больше всего мы, как и прочие дети, нравились ей в возрасте между тремя и десятью. Достаточно подросшие, чтобы не «увозюкиваться, как щенки», но еще далекие от грубых подростковых осложнений, не говоря уже о равенстве, а потом превосходстве взрослого состояния. Мы с братом, конечно же, никак не могли — если не думать о ранней трагической гибели — предотвратить банальный грех взросления.
Недавно я слышал по радио, как специалист в области сознания объясняла, что в мозгу нет центра, где бы находилась личность, — ни физического, ни вычислительного; и что вместо души и духа следует говорить о «сложном процессе распределения нейронов». Далее она объяснила, что наше нравственное чувство появилось оттого, что мы принадлежим к виду, развившему взаимный альтруизм; что концепция свободной воли, то есть «принятие осознанных решений маленьким внутренним “я”» должна быть отвергнута; что мы всего лишь машины для копирования и дальнейшей передачи фрагментов культуры; и что последствия, к которым приведет осознание этих фактов, могут быть «просто безумными». Для начала это означает, что, как она выразилась, «эти слова, слетающие с моих уст прямо сейчас, исходят не от меня, не от маленького “я” вот здесь, они исходят от всей Вселенной, которая делает свое дело».
Камю считал, что жизнь бессмысленна — хотя слово «абсурдна» подошло бы лучше, более полно характеризуя наше одиночество как существ «без конкретных поводов для существования». Тем не менее он считал, что мы обязаны, находясь здесь, придумать для себя правила. Позднее он говорил, что «большей частью того, что мне известно о нравственности и долге, я обязан спорту» — в особенности футболу и тому времени, когда он был вратарем в команде Алжирского университета. Жизнь как игра в футбол, где правила произвольны, но необходимы, поскольку без них невозможна будет игра и мы никогда не испытаем тех моментов радости и красоты, что дарит нам футбол — и жизнь.
Впервые обнаружив это сравнение, я аплодировал, как болельщик на трибунах. Я, как и Камю, был голкипером, пусть и менее выдающимся. Последний свой матч я провел за команду
В наши дни метафора Камю устарела (и не только потому, что спорт стал сферой все возрастающей нечестности и бесчестья). Шины свободной воли подспустили, и то удовольствие, которое мы испытываем от прекрасной игры жизни, — не более чем пример культурного копирования. Нет больше представления, что вокруг нас безбожная и абсурдная Вселенная, так давайте же расчертим поле и надуем мяч. Теперь между «нами» и Вселенной не существует разделения, и думать, будто мы реагируем на ее проявления как отдельная сущность, ошибочно. Если дело и впрямь обстоит именно так, то из всего этого я могу извлечь единственное утешение: не следовало так расстраиваться из-за пяти голов, забитых мне лейбористами из Слоу. Это просто Вселенная делала свое дело.
Среди прочих вопросов эксперта в области сознания спросили, как она представляет собственную смерть. Вот что она ответила: «Я надеюсь встретить ее со спокойствием и самообладанием, как очередной, понимаете, шаг. “Все едино — вот я с вами в радиостудии — какое чудесное местечко. А вот я на смертном одре — вот оно как…” Я полагаю, что смирение — как раз наилучший результат подобного образа мысли. Живи полной жизнью здесь и сейчас, старайся изо всех сил, но если спросить — зачем, я не смогу ответить. Тут мы затрагиваем вопрос сверхморали, но — так, примерно, это работает. И я рассчитываю, что то же самое оно будет испытывать и на смертном одре».
Итак, налицо сугубо философское или же на удивление беспечное предположение, что Смирение — пятую и последнюю стадию умирания по Кюбер-Росс — можно будет вызвать, когда заблагорассудится. Значит, опускаем Отрицание, Гнев, Торг и Уныние и идем прямиком к Смирению? Меня также немного разочаровала фраза: «А вот я на смертном одре — вот оно как…» — в качестве последних слов будущего (мне по-прежнему больше нравится вариант моего брата, например: «Передайте Бену мой экземпляр Беккерова Аристотеля»). И я не до конца уверен, что можно доверять человеку, называющему радиостудию «чудесным местечком».
«…Так, примерно, это работает. И я рассчитываю, что то же самое оно будет испытывать и на смертном одре». Обратите внимание на отсутствие личного местоимения. «Я» мутировало до «это» и «оно» — поворот одновременно и настораживающий и поучительный. В процессе переосмысления человеческого характера должен переосмысляться и человеческий язык. Мир газетных досье — стандартный набор эпитетов, иллюстрированных неким жареным анекдотцем, — с одной стороны спектра; и мир философа и ученого мозговеда — нет в подлодке капитана, а вокруг море свободной ассоциативности — с другой. Где-то посередине находится повседневный мир скептичного здравого смысла или мир общего пользования, где вы найдете и романиста, профессионального обозревателя жизненного дилетантства.