Нечестивец, или Праздник Козла
Шрифт:
– И Хоакин Балагер – тоже?
Он держал взгляд всего несколько секунд. И закрыл глаза, хотелось спать. Или умереть, все равно. Он слышал, как два или три раза тот спросил: «Балагер? И Балагер – тоже?» Он не ответил и не открыл глаза. Даже когда его передернула дикая, жгущая боль в правой мочке уха. Не закричал, не пошевелился. Вот так и помрешь ты, Педро Ливио, пепельницей начальника шпиков. Какое блядство. Козел мертв. Уснуть. Умереть. Из глубины колодца, в который падал, он услышал голос Аббеса Гарсии: «Такой святоша, конечно же, должен был снюхаться с сутанами, а те – с гринго». Потом наступила долгая тишина, лишь изредка шелестел шепот да
Кто– то пробежал, торопливые шаги, хлопнула дверь. Снова палата наполнилась людьми, и среди них -снова полковник Фигероа Каррион.
– Мы нашли зубной протез на шоссе, около «Шевроле», Его Превосходительства. Сейчас его изучает дантист доктор Фернандо Камино Сертеро. Я лично его разбудил. Через полчаса он даст заключение. На первый взгляд ему показалось, что это протез Хозяина.
Голос был похоронный. И молчание, в котором его слушали, – такое же.
– Больше ничего не нашли? – Аббес Гарсиа словно откусывал слова.
– Автоматический пистолет 45-го калибра, – сказал Фигероа Каррион. – Несколько часов уйдет на поиски регистрационной записи. В двухстах метрах от места покушения брошена машина. «Меркьюри».
Педро Ливио подумал, что правильно Сальвадор рассердился на Фифи Пасторису, когда тот бросил его «Меркьюри» на шоссе. Теперь они узнают, кто хозяин машины, и очень скоро calies будут гасить сигареты о лицо Турка.
– Выболтал что-нибудь еще?
– Ни много ни мало – еще и Балагер, – прошипел Аббес Гарсиа. – Представляешь? Военный министр и президент Республики. Сказал, что Балагера собирались сунуть в военно-гражданскую хунту, чтобы успокоить ОАГ.
У Фигероа Карриона вырвалось еще одно «коньо!»:
– Это они сговорились, чтобы сбить нас с панталыку. Называть громкие имена, запачкать всех подряд.
– Все может быть, поживем – увидим, – сказал полковник Аббес Гарсиа. – Но кое-что уже ясно. Замешано много народу, предатели – на самом высоком уровне. Ну, разумеется, и сутаны. Надо вытащить епископа Рейлли из колледжа святого Доминго. Лаской или таской.
– И отвезти в Сороковую?
– Там они станут его искать, как только узнают. Лучше – в Сан-Исидро. Но не спеши, дело тонкое, надо посоветоваться с братьями Хозяина. Вот уж кто не может быть в заговоре, так это генерал Вирхилио Гарсиа Трухильо. Пойди и самолично расскажи ему все.
Педро Ливио услышал: шаги Фигероа Карриона удаляются. Он опять остался один на один с начальником СВОРы? Опять начнет гасить окурки? Но не это его сейчас беспокоило. А то, что он понял: хотя они и убили Хозяина, все складывалось не так, как они задумывали. Почему Пупо со своими солдатами не берет власть? Почему Аббес Гарсиа приказывает арестовать епископа Рейлли? Этот кровавый выродок продолжает командовать? Он все время нависает над ним, Педро Ливио не видит его, но его нос и рот чувствуют тяжелое, зловонное дыхание.
– Назови еще имена, и я отпущу тебя отдыхать, – услышал он его голос.
– Он вас не слышит и не видит, полковник, – взмолился доктор Дамирон Рикарт. – Он в коме.
– Тогда оперируйте, – сказал Аббес Гарсиа. – И запомните хорошенько: он нужен мне живой. За его жизнь вы расплатитесь своей.
– Два раза не умирать. – Педро Ливио услышал, как доктор еле выдохнул: – Жизнь у меня всего одна.
XVI
– Мануэль Алонсо? – Тетушка Аделина подносит ладошку к уху, как
– Да, он, Мануэль Алонсо – повторяет Урания. – Имя как у испанского конкистадора. Вы его знали, тетя?
– Случалось, видела, – обиженно кивает старушка; она заинтригована. – А какое отношение он имеет к той ужасной вещи, которую ты сказала про Агустина?
– Это тот плейбой, который поставлял Трухильо женщин, – вспоминает Манолита. – Верно, мами?
– Плейбой, плейбой, – верещит Самсон.
Однако на этот раз смеется одна долговязая племянница.
– Он был красавцем, просто Адонис, – говорит Урания. – До болезни. Рак.
Он был самым видным доминиканцем своего поколения, элегантный красавец, на которого оборачивались женщины, но за те несколько недель или месяцев, что Агустин Кабраль не видел его, этот полубог превратился в тень самого себя. Сенатор не поверил своим глазам. Похудел на десять или пятнадцать килограммов; худой, изможденный, темные круги под глазами, прежде всегда веселыми, смеющимися – взгляд жизнелюба, улыбка победителя; теперь в них не было жизни. Он слышал что-то насчет маленькой опухоли под языком, которую дантист случайно обнаружил у него во время ежегодного, рутинного осмотра, когда Мануэль еще был послом в Вашингтоне. Говорят, эта новость произвела на Трухильо такое впечатление, как будто опухоль нашли у кого-то из его детей; он висел на телефоне, пока того оперировали в клинике в Соединенных Штатах.
– Тысяча извинений, Мануэль, что беспокою тебя, не успел ты приехать. – Кабраль поднялся со стула при виде входящего в маленькую гостиную хозяина.
– Дорогой Агустин, как я рад. – Мануэль Альфонсо обнял его. – Ты понимаешь меня? Пришлось отнять кусочек языка. Но подлечусь немного и буду опять говорить нормально. Понимаешь, что я говорю?
– Понимаю прекрасно, Мануэль. И в голосе никаких странностей не замечаю, уверяю тебя.
Это была неправда. Посол говорил так, будто рот у него был набит камнями, или он был в наморднике, или вообще от роду шепелявый. Гримаса выдавала, что каждая фраза дается ему с трудом.
– Садись, Агустин. Кофе? Коньяк?
– Спасибо, ничего не надо. Я не отниму у тебя много времени. Еще раз прошу извинить, что беспокою, ты после операции. Но я попал в очень тяжелое положение, Мануэль.
Он смущенно замолчал. Мануэль Альфонсо дружески положил ему руку на колено.
– Представляю, Мозговитый. Народец мал, ад велик. Даже в Соединенные Штаты до меня дошли сплетни. Что сняли с поста председателя Сената и расследуют твою деятельность в министерстве.
Болезнь и страдания сразу добавили много лет доминиканскому аполлону, чье лицо с великолепными белейшими зубами произвело такое впечатление на Генералиссимуса во время его первого официального визита в Соединенные Штаты, что судьба Мануэля Альфонсо изменилась столь же головокружительно, как и судьба Белоснежки по мановению волшебной палочки. Но он по-прежнему оставался элегантным, одетым по последней моде мужчиной, как в молодости, когда был доминиканским эмигрантом в Нью-Йорке: замшевые мокасины, вельветовые брюки кремового цвета, рубашка из итальянского шелка и кокетливый платок на шее. На мизинце сверкал золотой перстень. Он был тщательнейшим образом выбрит, надушен и причесан.