Нечестивец, или Праздник Козла

Варгас Льоса Марио

– Положитесь на Бога, Ваше Превосходительство. опухоль в вашей простате – злокачественная.

Шестое чувство подсказывало ему, что доктор преувеличивал или врал. Он убедился в этом, когда уролог решительно высказался за немедленную операцию. Если не удалить простату, пойдут метастазы, а скальпель и химиотерапия продлят ему жизнь на несколько лет. Преувеличивал и врал, потому что был не врач, а живодер, а то и откровенный враг. Который хотел приблизить смерть Отца Новой Родины. Он абсолютно точно понял это, когда привез из Барселоны знаменитость. Доктор Антонио Пуигверт сказал, что никакого рака у него нет; рост проклятой железы, свойственный возрасту, можно замедлить таблетками, угрозы для жизни Генералиссимуса нет. И нет необходимости удалять простату. В то же утро Трухильо отдал приказ, и военный адъютант лейтенант Хосе Олива взял на себя задачу, чтобы этот наглец

Литгоу Сеара исчез с мола Санто-Доминго вместе со своей вредоносной лженаукой. Кстати! Игрушечный президент все еще не подписал присвоения Пенье Ривере капитанского звания. Он вышел из своей роли небожителя и спустился до вульгарного акта оплаты услуг одного из самых шустрых мерзавцев, завербованных Аббесом Гарсией.

– Совсем забыл, – сказал он, недовольно поморщившись. – Вы не подписали постановление о присвоении капитанского звания за исключительные заслуги лейтенанту Пенье Ривере. Неделю назад я направил его вам с моей положительной визой.

Кругленькое личико президента Балагера скисло, ротик перекосился, кулачки сжались. Однако он взял себя в руки и снова принял свою обычную спокойную позу.

– Я не подписал, потому что посчитал, что надо обсудить это повышение с вами, Ваше Превосходительство.

– Обсуждать нечего, – оборвал его Генералиссимус сухо. – Вы получили указание. Этого недостаточно?

– Разумеется, достаточно, Ваше Превосходительство. Умоляю, выслушайте меня. Если мои доводы вас не убедят, я тотчас же подпишу повышение лейтенанта Пеньи Риверы. Вот оно, лежит наготове. Поскольку вопрос деликатный, мне показалось уместным обсудить его с вами лично.

Он прекрасно знал доводы, которые собирался изложить ему Балагер, и начинал злиться. Это ничтожество считает его настолько старым или усталым, что осмеливается не подчиниться его приказу? Он спрятал недовольство и выслушал его, не прерывая. Балагер творил чудеса красноречия, чтобы то, что он говорил, казалось благодаря обтекаемым выражениям и изысканному тону не таким дерзким. Виктор Алисинио Пеньа Ривера. Его послужной список настолько скверный, запачкан столь постыдными поступками – возможно, несправедливо запачкан, – что это повышение могло бы быть преподано врагами, прежде всего в Соединенных Штатах, как компенсация за смерть сестер Минервы, Патрии и Марии Тересы Мирабаль. Хотя правосудие и установило, что сестры и их шофер погибли в дорожно-транспортном происшествии, за границей эта трагедия тотчас же была представлена как политическое убийство, осуществленное лейтенантом Пеньей Риверой, начальником СВОРы в Сантьяго. Президент позволил себе напомнить, какой скандал подняли их противники, когда по приказу Его Превосходительства он 7 февраля текущего года президентским указом передал во владение лейтенанту Пенье Ривере имение в четыре гектара и дом, экспроприированный государством у Патрии Мирабаль и ее мужа за подрывную деятельность. Шум по этому поводу и до сих пор еще не унялся. Комитеты, организованные в Соединенных Штатах, продолжали мутить воду, выставляли пожалование лейтенанту Пенье Ривере земель и дома Патрии Мирабаль как плату за совершенное им преступление. Доктор Хоакин Балагер призывал Его Превосходительство не дать врагам нового повода талдычить, что он якобы покрывает убийц и пыточников. Хотя, без сомнения, Его Превосходительство помнит, он все же позволит себе повторить, что любимый лейтенант полковника Аббеса Гарсии в клеветнических кампаниях, раздуваемых эмигрантами, постоянно связывается не только со смертью сестер Мирабаль. Но также с тем, что произошло с Марреро Аристи, равно как и с некоторыми странными исчезновениями людей. В этих обстоятельствах было бы неосторожно поощрять лейтенанта подобным публичным образом. Почему бы не сделать это не столь заметно, дать материальное вознаграждение или подыскать ему дипломатический пост в какой-нибудь далекой стране?

Он замолчал и снова принялся мять руки. И беспокойно моргал, чуя, что его старательная аргументация, похоже, не прошла и впереди – нагоняй. Трухильо попридержал клокотавшую внутри ярость.

– Вам, президент Балагер, выпало счастье заниматься самой лучшей стороною политики, – проговорил он ледяным тоном. – Законы, реформы, дипломатические переговоры, социальные преобразования. И так все тридцать один год. Вам на долю достался милый и приятный аспект правления. Я вам завидую! Мне бы тоже хотелось быть исключительно государственным деятелем, реформатором. Но у всякого правления есть еще и грязная сторона, без которой то, что вы делаете, было бы невозможным. А порядок? А стабильность? А безопасность? Я позаботился о том, чтобы вы не занимались этими неприятными

вещами. Но только не говорите мне, будто не знаете, какой ценою достигается мир. Какими жертвами и какой кровью. Будьте благодарны, что я позволяю вам не замечать их и заниматься добрыми делами, в то время как я, Аббес, лейтенант Пеньа Ривера и другие бережем покой страны, чтобы вы могли писать свои стихи и речи. Я уверен, что вы с вашим острым умом прекрасно меня поняли. Хоакин Балагер кивнул. Он был бледен.

– Не будем больше о неприятном, – заключил Генералиссимус. – Подпишите повышение лейтенанту Пенье Ривере, пусть это опубликуют завтра в «Гасета офисиаль», и пошлите ему поздравление, собственноручно вами написанное.

– Будет сделано, Ваше Превосходительство.

Трухильо провел рукою по лицу, ему показалось, что он вот-вот зевнет. Нет, ложная тревога. Вот сегодня ночью, пожалуй, вдыхая льющиеся в открытые окна Дома Каобы ароматы цветов и деревьев, глядя в угольно-черное небо с мириадами звезд, он сжал бы в объятиях обнаженное девичье тело, нежное, чуть испуганное, и ласкал бы его изысканно, точно Петроний, чувствуя, как между ног рождается возбуждение, и смаковал бы теплый сок ее лона. И наверняка эрекция будет долгой и сильной, как в былые времена. И он заставит девчонку стонать от наслаждения и насладится сам, и тогда, глядишь, сгинет дурное воспоминание о тощей дурехе.

– Я просмотрел список заключенных, которых правительство намеревается выпустить на свободу, – сказал он уже более нейтральным тоном. – За исключением профессора Монтекристи и Умберто Мелендеса, у меня нет возражений. Действуйте. Вызовите их семьи в Национальный дворец на четверг, во второй половине дня. Там они и получат освобожденных.– Сию же минуту начну действовать, Ваше Превосходительство.

Генералиссимус поднялся со стула и знаком указал карманному президенту, собравшемуся последовать его примеру, чтобы он оставался сидеть. Однако не вышел сразу. Хотелось размять ноги. Сделал несколько шагов прочь от стола.

– Смягчит ли американцев это новое освобождение заключенных? – начал он монолог. – Сомневаюсь. Генри Диборн по-прежнему плетет заговоры. Назревает очередной, считает Аббес. В нем замешан даже Хуан Томас Диас.

Тишина, которую он услышал за спиной – она услышалась ему как что-то тяжелое и липкое, – его удивила.

Он резко обернулся, посмотрел на карманного президента: тот сидел на своем месте недвижно, благостно взирая на него. Он не успокоился. Интуиция никогда его не подводила. А может, это ничтожное человеческое существо, этот пигмей знает что-то?

– Вы слышали о новом заговоре?

Он увидел, как тот энергично замотал головой.

– Я бы немедленно сообщил об этом полковнику Аббесу Гарсии, Ваше Превосходительство. Как делал всегда, едва до меня доходил хоть какой-либо слух о подрывной деятельности.

Он сделал еще два или три шага, не говоря ни слова. Нет, если и есть среди людей режима человек, которого невозможно вовлечь в заговор, то это как раз благоразумный и осторожный президент. Он знает, что без Трухильо он не может существовать, что Благодетель – питающий его жизненный сок, что без него он исчез бы из политики раз и навсегда.

Он остановился у одного из широких окон. Молча и долго смотрел на море. Тучи закрыли солнце, неяркое небо серебрилось облачками; синяя вода отражала небесное свечение. Маленькое суденышко бороздило бухту, направляясь к устью реки Осама; рыбачье суденышко, должно быть, возвращается после лова. Пенный хвост стлался за ним по воде, и хотя на таком расстоянии разглядеть было невозможно, он представил, как кричат над ним чайки и бьют крыльями. Он с удовольствием предвкушал вечернюю полуторачасовую прогулку после того, как зайдет поздороваться к матери, как он пойдет по проспекту Максиме Гомеса и по Авениде, вдыхая соленый воздух под рокот волн. Не забыть надрать уши начальнику вооруженных сил за лопнувшую трубу у ворот военно-воздушной базы. Ткнуть Пупо Романа носом в зловонную лужу, чтобы никогда больше не напороться на столь мерзкое зрелище у порога военного гарнизона.

Он вышел из кабинета президента Хоакина Балагера, не попрощавшись.

Едва отъехали – на углах уже зажигались фонари, люди начинали выходить на улицу, в прохладу, – шофер сказал:

– Сзади за нами идет «наружка». Я на самом деле сожалею, сеньоры.

Антонио с облегчением кивнул. Наконец-то нелепая поездка без цели подошла к концу. Лучше умереть, отстреливаясь, чем сдохнуть, как парочка недоумков. Они обернулись. Два зеленых «Фольксвагена» ехали за ними, метрах в десяти.

– Так не хочется умирать, сеньоры, – взмолился таксист, отчаянно крестясь. – Ради Пресвятой Девы, сеньоры!