Нечестивицы

Бастеррика Агустина

Наказывают их недостаточно.

* * *

Лурдес объединилась со своими фаворитками (прислужницами, которые следуют за ней по пятам), чтобы они помогли ей организовать похороны Младшей Святой. Несмотря на изнурительную жару, я терпеливо, усердно весь день выслеживала тараканов на кухне, делая вид, что подметаю. (Я вызвалась принести эту жертву, выполняя обязанность служанок.) А сама раздавлю тараканов и разложу их на простынях, чтобы спать на вязкой белой крови.

С тех пор как Сестра-Настоятельница засекла меня с Полной Аурой, она требует от меня всё больше жертв и подношений, и я делаю то, что мне не подобает, что должны делать только служанки. Никто не может сказать «нет» Сестре-Настоятельнице,

ведь каждой хочется остаться в живых. Кроме той, кто…

* * *

Иногда мне приходится прерывать писанину: когда я слышу шум, или заканчиваются чернила, или меня одолевает сон, или я чувствую приближение Сестры-Настоятельницы. Но я постоянно ищу возможности продолжить мой тайный текст, который выкристаллизовывается на этих мятых листках бумаги песочного цвета, со следами, оставленными временем. Я прятала листки под половицами в Монастыре Очищения (далеко, в трёх тысячах шагов от Обители Священного Братства, но в пределах его стен). Я ласково поглаживаю их, вдыхаю их запах, ведь они мои, они – часть этой ночной книги, которую я не могу прекратить писать.

В этих словах мой пульс.

И моё дыхание.

* * *

Повеяло чем-то болезненным, горячей терпкостью ядов и насекомых. Это было проклятие, исходящее из опустошённых земель. Мы почувствовали трепет чего-то назревающего, разрушительного. Не тумана, а чего-то другого. Возможно, мора, зародившегося в чёрных, выжженных, опустошённых районах. Мы заметили это в трапезной, когда делили хлеб из сверчковой муки. Что-то витало в воздухе, безмолвное и звериное. Мы ощутили озноб.

Ни избранные, ни даже Просветлённые не предупредили нас об этой мерзости – безграничном ветре, который подкрался неслышно, незаметно. «Это испытание», – воскликнула Сестра-Настоятельница, вставая со своего кресла на возвышении, откуда она следила за тем, как мы едим. Она спустилась по ступенькам, волоча за собой хлыст, который всегда находится рядом с креслом, и приказала заделать щели в дверях. Она зажала ноздри носовым платком. А мы все – салфетками. Некоторые пытались сдержать рыдания и кашель, глаза у них слезились. Сестра-Настоятельница крикнула: «Мы должны пройти это испытание, Просветлённые проверяют нашу веру». И при этом хлестала пол. Она внезапно умолкла, ибо дверь трапезной распахнулась и возникла тень. Мы не могли разглядеть, кто там снаружи, хотя и узнали голос.

Почти шёпотом Он заговорил с нами из темноты голосом, напоминающим бурление подземной реки: «Разве вам стoит надеяться, что Просветлённые заступятся за вас, за это сборище равнодушных, недостойных? Зачем им спасать каких-то наивных, неуверенных, ленивых сук, ползающих по земле грязных, слюнявых, неверующих богохульниц? Без веры нет заступничества». На слове «суки» он сделал паузу, будто смакуя его, пробуя на вкус.

Когда Он удалился, служанки принялись за работу медленно, неуклюже. Ветер одурманил их. Некоторые упирались лбом в стены, чтобы унять тошноту, другие упали в обморок, и никто не помогал им подняться.

Я внимательно посмотрела на Лурдес с её сияющей, нежной кожей, похожей на чешую бабочки, на Лурдес с её лёгкими и совершенными, но острыми руками. Её руки походили на лапки насекомого, причиняющего боль. Та самая Лурдес, что появилась у нас без следов скверны, с уцелевшей шевелюрой и без пятен на лице. С полным набором зубов. Вероятно, она гнила изнутри, иначе была бы Просветлённой или одной из избранных: Младшей Святой, Полной Аурой, Ясновидицей. Однако она всего лишь одна из нас, одна из нечестивиц, из тех, кто надеется на лучшее. Лурдес пыталась скрыть свою бледность, как у раненой птицы, медленно отпивая из чашки, словно это могло утаить её отчаяние. Похороны могли пройти неудачно, и она это знала. Мы все это знали. Несмотря на нездоровый воздух, рвоту и головную боль, мы испытывали огромную радость от возможности увидеть её провал.

Когда я добралась до своей кельи,

меня вырвало кровью, но я улыбнулась.

* * *

Ветер вдруг прекратился, как и моя рвота. Воцарилось ощутимое спокойствие, хрупкое облегчение. Мы выдержали испытание, шептались вокруг. Просветлённые будут и впредь заступаться за нас. Слышались возгласы: без веры нет заступничества. Лурдес возобновила подготовку к похоронам, и Сестра-Настоятельница послала меня за грибами для особых пирогов. Она заявила мне: «Хочу

лесных

грибов». Я опустила голову и, не используя слова «лесных», ответила, что моим подношением станет поиск самых хороших грибов. В действительности ей нужны грибы, а то, что она называет

лесом

, – это пространство внутри стен (где расположены Обитель Священного Братства, Башня Безмолвия, Монастырь Очищения, Сверчковая Ферма). Там тесно растут деревья, заслоняя солнечный свет своей мантией из вечнозелёных листьев, там влажный холод постепенно окутывает тебя, как пронзительный шёпот, как молва, способная вызвать крах, и природа расширяется до тех пор, пока стены не останавливают её. Это то место, где сейчас находится

дерзкая

ослушница Елена.

Когда я хожу

в лес

в рощу, всегда сначала пересекаю огород, который расположен слева от Обители Священного Братства, поскольку хочу взглянуть, нет ли какой-нибудь Ясновидицы. Одна из них там была. Она сидела наклонившись и прислушиваясь к негромкому многоголосому общению насекомых на земле. Сбоку у неё свисал Священный Кристалл. Туники, которые носят Ясновидицы, всегда сияют белизной, они чистейшие. Мне неведомо, как служанкам удаётся выводить пятна грязи. Она услышала мои шаги или шуршание моей туники, а может, почувствовала нечистую кровь, текущую в моих жилах. Я застыла на месте, взглянула на неё, и тогда она встала. Они видят нас насквозь, их не интересует наша внешность, они пытаются нас услышать. И всегда так поступают, если на них посмотреть, поэтому никто не смеет даже взглянуть. Они способны воспринимать резкий, кислый отзвук болезней, медленное поглощение костной ткани и эхо тьмы, в которой живут наши органы. По ритму биения сердца они узнают, когда оно хочет лишь обладать чем-то или искупить свою вину, стремится ранить или желает раствориться в биении другого сердца; они различают влажное движение населяющих нас бактерий, того микрокосма, который мы несём в себе, не ощущая. Иногда Ясновидицы проводят долгие часы в парке, пытаясь понять, есть ли в ветре человеческие слова, есть ли послания от нашего Бога. Вполне естественно видеть, как они кружат вокруг своей оси, указывая ладонью правой руки на небо, а левой – на землю. Но никто не знает, зачем они это делают.

Она открыла рот, и я разглядела чёрную дыру и зубы, а не язык. Когда их отбирают в избранные, им отсекают языки, чтобы они могли сообщать свои знания Сестре-Настоятельнице только в письменном виде.

Я не хочу быть избранной, иначе тоже стану калекой.

Им нравится вызывать у нас отвращение, нравится заставлять нас бежать прочь, но меня это не волнует. Я наблюдаю за ними, чтобы кое-чему у них научиться, ведь, по словам некоторых, Ясновидицы умеют слышать мысли.

Прежде чем войти в пространство, которое так мечтает стать

лесом

, я сняла башмаки и прилегла на траве в саду, чтобы ощутить лучи солнца на коже. А какой звук издает солнце? Горячий грохот, успокоительный шёпот? Облака отсутствовали. Возникло желание прикоснуться к голубизне неба, подержать его в руках, ощутить бархатистую красоту кончиками пальцев. Я увидела бабочку, которая кружила слишком близко от меня. Она была небесного цвета, и казалось, её крылья излучают белый свет, но эта красота обжигала. Своими горящими лапками такие бабочки оставляют следы на коже, на которую садятся: они ядовиты.