Нечестивый
Шрифт:
Как же подыхать не хочется. Если не сдохну, точно пойду на бокс и набью рожу Егорову, и мамку пошлю, с ее вонючим супом. Сука, холодно как стало на улице. Солнце быстро село, почти как зимой. Точно отфигачу Егора. Вот только вздремну сейчас немного.
Зарождение
В комнате было темно и прохладно. В центре, выхваченный бледным снопом света, стоял маленький плетеный стульчик. На его спинке сидел мальчик
Его большие, зеленые глаза меланхолично смотрели на меня, показывая полнейшее безразличие. Худенькие, синего оттенка пальцы сухо щелкнули и я обрел тело. Оказывается, что дышать и вообще, физически существовать, занятие сложное и утомительное. Хочется обратно — в теплоту и сухость мрака.
— Не люблю долго говорить, — произнес мальчик, — утомляет сильно. Я дам тебе шанс. Но взамен и ты поможешь. Ты откроешь дорогу. Если подведешь, то смерть покажется тебе наслаждением.
Мальчик приподнялся и едва приоткрыв губы, легонько выдохнул. Его стылое дыхание вплелось в мое тело, и я проснулся.
Солнце почти опустилось за крыши гаражей. Я лихорадочно ощупал живот через рубашку, но никаких следов не нашел. В голове все поплыло, и я опустился на асфальт. Теплые, мокрые слезы текли по щекам. На брюках расплылось пятно. Страшно как, мамочка, я чуть не умер.
— Слышьте, пацаны, какой-то чухан голосит, — раздался голос с детской площадки.
Меня обступила местная детвора, мелкие совсем, короткие, худые, как щепки. Они с любопытством наблюдали, как я реву, размазывая сопли. Тощие, заостренные лица смотрели с злобным интересом. Первый харчок попал мне на волосы, второй уже стекал по носу. Детишки соревновались, кто более меткий и кто больше нахаркает.
Я не закрывался, самозабвенно рыдая. Асфальт теплый, небо тускло-сиреневое, слезы соленые.
— А ну прочь, шакалье, — рявкнул проходящий мимо мужик.
Лицо у него круглое, не звериное, зато глаза больные, будто пусто внутри и холодно.
Меня поднял за рукав и обтерли лицо платком. Детишки стали поодаль и наблюдали за нами. Мужчину они явно знали, иначе бы не отцепились.
— Что же ты рыдаешь, как девка? — пробормотал он, — мужчина должен терпеть, иначе какой с него толк.
— Жить хорошо, дядя, — сказал я тихо, — дышать хорошо.
— Эх, как тебя накрыло, — произнес он, удивленно моргнув, — и не пьяный же, обкурился может чего. Пошли, чаю поставлю, успокоишься.
Квартира у мужика оказалась бедноватая, но чистая, почти как казарма. Только необходимые вещи: синяя кастрюля, белый чайник, стол и две табуретки. Мое внимание привлекла фотография женщины на холодильнике. Она смотрела внимательно, но по-доброму, словно наблюдая за озорным ребенком. На стене висела аляповатая грамота за победу в соревнаниях по стрельбе из лука.
— Сестра моя, — сказал мужчина, словив мой взгляд, — уже год, как не стало.
Я смутился, хотел сказать, что соболезную, но слова застряли в горле. Зато
— Из сладкого ничего нет, — произнес мужик, — хлеб есть черный и колбаса.
Чай совсем несладкий, да и хлеб зачерствел, но я наворачивал все с необыкновенным аппетитом. Мужик только усмехался и мелкими глотками отхлебывал из кружки.
— Смотрю, успокоился немного, — сказал он, — что случилось-то?
Я отложил недоеденный бутерброд и допил чай. Настенные, дешевые часы показывали половину девятого, мамка точно убьет.
— Умер недавно, — сказал я, — в живот ножом ткнули. Наркоман Сява, он часто здесь тусит. Думал умирать больно, но нет, тепло даже. Потом мальчик был, на ногах башмаки красные, а взгляд сквозь тебя смотрит, сказал, что я должен дорогу открыть.
Слова лились из меня потоком бессвязного бреда, но мужчина только одобрительно кивал головой. Когда я закончил, он встал и достав из брюк пачку сигарет, выбрал одну, обнюхал и положил обратно.
— Бывает, парень, — сказал мужик наконец, — я тебя понимаю. Ты заходи, если что, поговорим.
Домой я пришел к десяти. Мамка стояла надо мной, истерично сжимая губы, пока я снимал ботинки. Потом вцепилась в ухо и поволокла на кухню. Пахло борщом. Готовить она не умела, но верила в пользу жидкого и горячего. Выходила отвратная жижа с кусками овощей и жилами. На нормальное мясо она деньги зажимала.
Мамка хлестала меня домашним шлепком. Я закрывался, чтобы не попала по яйцам.
— Тварь малолетняя, — приговаривала она, — гулять он вздумал. Отец твой гулял и ты туда же, счас я тебе покажу, блядота мелкая.
Закончив порку, она отбросила шлепок и рухнув на стул, зарыдала. Я пошел в свою комнату и не раздеваясь, лег на кровать. Лучше бы сдох, чем так жить.
Скелеты
Обжигающий холод ледяными иголками врезался в босые ступни. Серые колонны протянулись в бледное небо, теряясь в туманной высоте. Я стоял на средине круглой площадки, на обледеневшей плитке. Из одежды — рваная тряпка на бедрах. Зубы застучали от холода, я обхватив себя руками и присел, пытаясь немного согреться.
Я сразу же понял, что не сплю. Слишком реально, слишком холодно, слишком пусто вокруг.
Пальцы ног онемели, но двигаться совсем не хотелось. Толстые, массивные колонны давали ощущение надежности, а стоит выйти и ты останешься наедине с этим местом. Густой туман повсюду, почти ничего не разобрать. Но всмотревшись в молочную пелену, я различил тяжелые массивные силуэты скал.
Если останусь еще на минуту, то замерзну насмерть. Я поднялся и пошел к угадывающемуся между колоннами просвету. Чем ближе я подходил, тем теплее становилось. Снег превратился в мокрую жижу, расползающуюся под ногами Я рванул вперед и неожиданно выпал на маленькую лужайку, заросшую темной и приятно щекочущей ступни травой.