Нечестивый
Шрифт:
Одним движением смахнув клинок с ладони, он отскочил назад и замер.
Вдалеке завыла сирена. Я поспешил к выходу, оставив рыцаря позади. Раздалось негромкое позвякивание. Я обернулся, но рыцарь тут же застыл, делая вид, что я ему не интересен.
Большие кованые ворота оказались настежь распахнутыми. Пройдя сотню метров по извилистой тропинке, через густой подлесок, окруживший психушку, я вышел на трассу, ведущую в город. Смешно семеня, выбежал рыцарь, попутно счищаю мечом колючки, налипшие на плащ.
— Охуеть, — сказал
Даже отсюда виден густой черный дым, покрывавший дорогу впереди. Будто грозовые, чернильные тучи опустились вниз, накрывая город жирными тушами.
Звук сирены усилился и приблизился, казалось, что он совсем рядом. Из-за поворота выскочила пожарная машина. Я едва успел отскочить, теряя на ходу плащ.
Быстро накинув его обратно, я сошел на обочину и пошел к городу. Я даже не знал, зачем туда идти. Мать мне не хотелось видеть, эта сука могла бы и забрать меня из дурки.
Послышался шум едущей машины и я оглянулся. По дороге полз старенький, серый мерс, со включенными фарами. Я развернулся и пошел дальше. Вскоре машина поравнялась со мной и остановилась. Тонированное боковое стекло со скрипом отъехало, показывая безразлично смотрящее лицо девушки. Агрессивный макияж на лице, короткий топик, оголивший белый, с жирком живот, заставил меня поморщиться. Но все же черты лица казались мне смутно знакомыми.
— Эй, клоун, тя подвезти, — заорал водитель, — залетай, пока я добрый.
Стоило увидеть упитанную, круглую харя, с самодовольной улыбочкой, как я вспомнил девушку. Моя одноклассница Светка, а водитель — Петухов.
Я открыл заднюю дверь и на секунду замер. Невидимая за тонировкой, там сидела моя вторая одноклассница — Танька, держа в руке двушку с пивом. Она улыбнулась и похлопала по сиденью, приглашая меня.
— Где достал такой прикид? — спросил Петухов, когда мы тронулись, — из дурки сбежал?
Они со Светкой захохотали, как гиены, хотя шутка была убогой.
— А мне нравится, — пьяно растягивая слова, сказала Таня, — так стильно.
Она подвинулась ко мне, прижимаясь горячим, мягким бедром, в коротких джинсовых шортиках.
— Ты ниче такой, — прошептала она, обдав горячим и хмельным дыханием, — хочешь замутим?
Я молча смотрел, как мы въехали в тяжелый черный дым, едва пробиваемый фарами автомобиля. Смутный трепет поселился в моем теле, едва солнце перестало дотягиваться блеклыми лучами до земли. Татуировка жгла, будто извиваясь под кожей, но этот жар был приятным, он заставлял сердце биться быстрее, наполнял веселой злобой.
Я повернулся к обиженному надувшей губы Таньке и привлек ее к себе. Слабо пискнув, она прильнула ко мне, послушно подставляя губы. Я помедлил мгновение, вглядываясь в алую, влажную плоть и ряд мелких, белых зубов.
Она расслабилась, когда мы сомкнули губы, только в самом конце дернулась. Но скорее это был инстинкт плоти, противящейся своему концу, надеющейся сокращением сильных, молодых мышц,
— Эй, ты че сделал? — заорал Петухов, когда я отпустил иссушенное тело Тани.
Он ударил по тормозам. Не пристегнутую Свету бросило вперед, впечатывая лицом в лобовое стекло.
— Просто пообедал, — сказал я, облизнувшись, — но от добавки не откажусь.
Глава наблюдателя — Вера
— Это что такое? — устало спросил Сомов, — почему ограждение не выставили?
Молодой лейтенант поперхнулся бутербродом с сыром и колбасой и поник, грустно опустив руки. Курицына вяло обвела взглядом галдящую толпу, собравшуюся у ворот особняка. Одна насупленная бабка держала в руках икону и неустанно бормотала молитвы, шлепая губами. С окраин города тянуло гарью.
— Так я разгонял, — обиженно пробубнил лейтенант, — а они давай камнями бросаться.
Словно подтверждая его слова, в лужу рядом с Сомовым упал булыжник, обдав пальто коричневыми брызгами.
— А остальные где? — задал вопрос Сомов, никак не реагирую на протест народа, — судмедэксперт когда будет?
— Так, они шефа решили почтить, — меланхолично ответил лейтенант и добавил, — а медэксперт помер три дня назад, водкой траванулся. Из области врач только к вечеру приедет.
Из толпы доносились ругательства и маты. Поносили работу милиции и падении духовных скреп общества. К гудящим от негодования людям подъехал роскошный черный автомобиль, едва не давя галдящих старушек.
С водительского места вылетел щуплый, но смазливый парень, с завивающимися светлыми волосами. Он подскочил к задней дверце и медленно распахнул ее, являя народу большое черное брюхо, увенчанное клочковатой бородой.
— Отец Пигидий, спаситель наш, — послышались уважительные крики, — сейчас он задаст этим ментам.
Святой отец вывалился из машины, словно жирная личинка из яйца и сверкнул увесистым золотым крестом. Люди благоговейно охнули, один мужик даже принялся отбивать земные поклоны. Священник засопел, трубно захрипел и смачно сплюнул. После окинул особняк недовольным взглядом, перекрестился и поцеловал крест.
— Святой человек, — восхищенно сказал лейтенант, — сейчас он освятит дом, а потом можно и работать.
— Ты что совсем, дурак? — спросил у него Сомов.
— Никак не дурак, — ответил лейтенант, во все глаза смотря на неистово крестящегося священника.
Курицына с самого утра пребывала в состоянии полного отупения, всю ночь ее мучили кошмары. Карлики насилующие балерин, двуглавые орлы выклеивающие глаза у ее матери и прочий сюрреализм.
Облагодетельствовав всех желающих, священник вразвалочку приблизился к Сомову и протянул толстую, влажно поблескивающую ладонь. Сомов руку пожал, но отвернулся, показывая, что разговаривать не желает.