Нечисть в деревне. Ведьма
Шрифт:
Я замерла, оленьими глазами смотря на собравшуюся гоп-компанию: участковый впереди, за ним Гришка и голова. Ладно, могло быть и хуже, при них он меня точно убивать не станет…
Не знаю, у кого было на лице большее удивление — у Гришки с отцом или у участкового. Однако спустя секунду пистолет он убрал и, нервно сглотнув, спросил:
— Как ты, все в порядке?
Я ошалело кивнула и натянула его рубашку пониже, прикрывая шрам на бедре.
— Сюда никто не заходил?
Я помотала головой. Никто, кроме меня…
— Никуда не уходи, — что-то
Первые полчаса я еще прислушивалась к происходящему, а затем усталость, переохлаждение и стресс все же дали о себе знать — я плюнула на все и, завернувшись в одеяло участкового, заснула.
ГЛАВА 8
Меня вырвало из сна прикосновение. Едва заметное касание, нежное и ласковое. Мне было тепло, хорошо, и, окутанная спокойным запахом, словно вторым одеялом, я сонно приоткрыла глаза, увидела рядом с собой его и снова закрыла. В полудреме все воспринималось как должно, даже скользнувшая по бедру рука — словно с нами когда-то уже происходило подобное, словно он был родным донельзя, мой зверь не воспринимал его как опасность.
— Так я и знал.
А вот лед в голосе был нам непривычен. Недоуменно открыв глаза, я наткнулась на не менее холодный взгляд серых глаз. Мгновенно вспомнились все ночные происшествия и их нелепое окончание и… Я что, заснула в его кровати?!
Реальность обрушилась на мой уставший организм словно кувалда. Машинально отреагировав, я лязгнула зубами на лежащую на моем бедре руку и потом только поняла, что мотивы были отнюдь не сексуальные — он смотрел на едва начавший срастаться укус.
— "Мне нечего скрывать", да? — передразнил Алексей Михайлович, делая шаг назад. Пистолет не вытаскивал и то ладно.
Я угрюмо села на кровати, натягивая рубашку пониже. Понятия не имею, что нужно говорить в таких случаях.
— Кто ты? — через некоторое время молчаливого изучения, наконец, он определился с вопросом. Я вздохнула. Правда ему не понравится.
— Оборотень.
На лице его, несмотря на то, что он видел уже меня во второй ипостаси, отразилась борьба неверия и здравого смысла.
— Этого не может быть.
Вместо ответа я выразительно изогнула бровь.
— И он тоже? — то ли поверил, то ли просто решил больше не спорить.
Боже, как странно говорить о таких вещах посреди белого дня, сидя на разобранной кровати, в обстановке домашней и до того реальной, что зубы сводит!
— Нет, — я покачала головой, а потом подумала, что терять мне уже нечего и предложила: — Если не собираетесь меня убивать прямо сейчас, то налейте хотя бы чаю с малиной.
Он секунду смотрел на меня, словно ожидая, что я попрошу к чаю еще и кусок сырого мяса, а затем вздохнул и отправился на кухню. Я прислушалась, убедилась, что все звуки предельно мирные и вышла следом,
— Тебе нужно к врачу, — сказал он, стоя ко мне спиной. В джинсах и серой футболке выглядел он ничуть не менее официально, чем в форме и напряженные плечи говорили, что участковый еще долго не почувствует себя рядом со мной в безопасности. Почему-то это задело меня, хотя я и понимала, что не должно бы. Какое мне, в конце концов, дело до него? Это я здесь пострадавшая, мне теперь остаток жизни гадать — а не расскажет ли он кому?! — Такие, как вы вообще, к врачам ходят?
— Мы спим, едим и болеем точно так же, как и все остальные, — огрызнулась я, пристраиваясь на стуле у батареи. Слегка знобило, и ее тепло оказалось просто живительным. Еще лучше я себя почувствовала, когда взяла в руки кружку с чаем.
— Только раз в месяц выворачиваетесь наизнанку, — ответил он, садясь напротив. Изучающий, внимательный взгляд прошелся от макушки до кончиков носков. Я клацнула зубами о край кружки — вздрогнули оба.
— Я выворачиваюсь, когда захочу, — просветила я его. — Вы вроде вчера убедились.
Он хотел было что-то сказать, но не решился и вместо этого полез в холодильник. На стол легли колбаса, хлеб и масло. От первой я брезгливо отказалась, а бутерброд с маслом сжевала в три секунды, продолжая наблюдать за мужчиной напротив. Он барабанил пальцами по столу и смотрел в запотевшее окно. На улице шел снег, надежно укрывая любые следы. В кухне, несмотря на обеденное время, царила пасмурная полутьма. У него был вид человека, который уговаривает себя примириться с реальностью.
— Поверить не могу, что это… существует, — наконец, признался Алексей Михайлович. Я бросила на него внимательный взгляд поверх дымящейся кружки с чаем.
— Много чего существует.
— Да, но это… — он покачал головой. — Он был обычным ребенком и вдруг…
— Вывернулся наизнанку? — припомнила я его фразу. Он заметно содрогнулся. — Как это было?
Участковый долго молчал — видимо, не мог подобрать слов. И я его понимала.
— Так, словно ему разом сломали все кости, — наконец выдохнул он. — Он вдруг скорчился, сжался, а потом…
— Закричал, — продолжила я, вспоминая этот крик. Мы, оборотни, привыкли к боли — она для нас родная. Но что будет с человеком, если он обращается впервые? И никого нет рядом, кто рассказал бы — что это такое…
— Ты тоже все время…? — он не закончил, но я поняла. И кивнула, добавив:
— Но я знаю что именно происходит. Я сама запускаю процесс, я готова к боли. И я — оборотень. Даже в человеческой ипостаси у меня немного другое строение костей. Более пригодное к… выворачиванию.
— Но ты сказала, что он не оборотень, — обернулся ко мне участковый. В глазах плескалась тревога. — Тогда что он такое?!
Я пожала плечами, повела носом:
— До сих пор я думала, что он человек. Он пах как человек, вел себя как человек…