Нечто чудесное
Шрифт:
Александра слышала о женщинах, настолько поглощенных собственными страданиями и страстями, что они начинали рвать на себе волосы, и сейчас ей показалось, что мать вот-вот вцепится в свои седеющие пряди.
Быстро выбравшись из постели, она протянула руки, чтобы остановить мать.
– Мама, пожалуйста, не стоит так расстраиваться! Пожалуйста! Ни герцог, ни я не сделали ничего дурного! Фелисия гневно заскрипела зубами:
– Ты можешь сама не понимать, что натворила, но этот… этот подлый, продажный развратник прекрасно все понимал. Прекрасно! И имел наглость ворваться сюда
И миссис Лоренс неожиданно свирепо стиснула Александру.
– Я не та слепая дурочка, какой была столько лет! Позволила твоему отцу использовать нас для своего развлечения, а потом выбросить, как ненужную ветошь, и я не допущу, чтобы Хоторну все сошло с рук! Я заставлю его поступить как подобает джентльмену!
– Мама, прошу тебя, успокойся! – взорвалась Александра, высвобождаясь из удушающих объятий матери. – Повторяю, он ничего плохого не сделал, даю слово. Просто провел ладонями по ногам, боясь, что я сломала кость, а на прощание поцеловал в лоб. Что тут ужасного?
– Он уничтожил твою репутацию, посмев отвезти тебя в гостиницу, и не оставил ни единого шанса найти тебе порядочного мужа! Никто теперь не посмотрит на опозоренную девушку! С этого дня ты не сможешь показаться в деревне с гордо поднятой головой! И твой герцог за это заплатит, и заплатит сполна! Вернувшись прошлой ночью в гостиницу, он рассказал доктору, как его найти. Мы поедем за ним и потребуем справедливости.
– Нет! – вскрикнула Александра, но мать была глуха ко всему, кроме внутреннего голоса, долгих три года взывавшего к мести.
– Он, несомненно, ожидает нашего визита, – с горечью продолжала миссис Лоренс, игнорируя мольбы дочери. – Особенно сейчас, когда мы узнали всю правду о том, что было вчера.
Глава 5
Вдовствующая герцогиня Хоторн, холодно улыбаясь, пристально разглядывала внука большими зеленовато-карими глазами. В свои семьдесят лет она по-прежнему оставалась красивой женщиной, с совершенно седыми волосами, царственной осанкой и твердокаменной уверенностью, присущей истинным аристократам, тем, кому выпало на долю вести привилегированную, полную роскоши жизнь.
Несмотря на неколебимое достоинство, сквозившее в каждом ее жесте, герцогиня, пережившая мужа и сыновей, хорошо знала, что такое истинная скорбь. Однако самообладание ее было так велико, что даже ближайшие знакомые не совсем понимали, любила ли она родных при жизни и тоскует ли по мертвым, а ее влияние в обществе казалось столь огромным, что никто и не осмеливался добиваться правды.
И теперь герцогиня без всяких внешних признаков тревоги безмятежно слушала старшего внука, сидевшего на диване в гостиной и небрежно объяснявшего, что он задержался из-за грабителей, пытавшихся убить его прошлой ночью.
Другой ее внук, однако, и не пытался скрыть свои чувства. Поднеся бокал к губам, Энтони усмехнулся и шутливо предположил:
– Признайся, Джордан, ты просто хотел провести еще один восхитительный вечер с твоей прелестной балериной. Э… прошу прощения, бабушка, – запоздало добавил он, когда женщина
– Ошибаешься, – невозмутимо ответил Джордан. Герцогиня молча прислушивалась к перепалке кузенов. Между ними существовала поистине братская близость, хотя оба были различны, как день и ночь. Джордан пошел в бабку – такой же холодный, бесстрастный, сдержанный, тогда как Энтони вырос общительным, веселым и неисправимо добродушным. Мать и отец Энтони души в нем не чаяли. Джордан же никогда не знал настоящей родительской любви. Однако герцогиня всецело одобряла манеры Джордана и не выносила легкомыслия Энтони. Порицание в той или иной степени было единственной эмоцией, которую позволяла себе открыто проявлять пожилая леди.
– Все произошло именно так, как я изложил, хотя, не скрою, гордость моя изрядно страдает, – сухо продолжал Джордан и, встав, подошел к буфету, чтобы налить себе еще портвейна. – Всего мгновение назад я смотрел в лицо смерти, и тут откуда ни возьмись она! Мчится прямо на нас… верхом на древней кляче, с опущенным забралом, с копьем в одной руке и ружьем в другой!
Прихватив бокал с португальским портвейном, который он особенно любил, Джордан вернулся в кресло, и скорее задумчиво, нежели насмешливо докончил:
– Ее доспехи были ржавыми, а дом словно сошел со страниц плохого готического романа – паутина на потолке, выцветшие гобелены, скрипучие двери и сырые углы. Дворецкий, глухой, как придорожный столб, слепой лакей, который натыкается на стены, старый пьянчуга дядюшка, именующий себя «сэр Монтегю Марш»…
– Любопытная семейка, – пробормотал Энтони. – Неудивительно, что девочка столь… э-э-э… необычна.
– «Традиционность, – без улыбки процитировал Джордан, – убежище косного разума».
Герцогиня, истово и неуклонно исповедовавшая всю жизнь традиционный консерватизм и придававшая огромное значение условностям, грозно нахмурилась:
– Кому принадлежит сие нелепое изречение?
– Александре Лоренс.
– Крайне, интересно, – хмыкнул Энтони, удивленный странной, почти нежной улыбкой на обычно непроницаемом лице брата, когда тот вспомнил о девушке. Джордан редко улыбался, и всегда либо цинично, либо обольстительно, и почти никогда не смеялся. Его отец считал, что чувствительность – удел слабых душ и все нежное, мягкое – отвратительно, противоестественно, как и любые эмоции, делающие мужчину уязвимым. Включая любовь.
– И как же выглядит эта незаурядная представительница прекрасного пола? – осведомился Энтони, которому не терпелось узнать как можно больше о девушке, сумевшей произвести столь невероятное впечатление на кузена.
– Маленькая, – медленно протянул Джордан, воскрешая в памяти смеющееся лицо Александры. – И очень худая. Зато ее улыбка может растопить лед, а таких изумительных глаз я никогда не видел. Огромные, аквамариновые, и, когда смотришь на нее, ничего, кроме этих глаз, не видишь. Речь столь же изысканная, как у нас с тобой, и, несмотря на всю мрачность этого ужасного дома, она жизнерадостна, как птичка.