Недавние были
Шрифт:
И вдруг всё оборвалось, как ножом обрезало. За тринадцать месяцев беспрерывных фронтовых скитаний перенапрягся. Открылась грудная жаба и ещё сто одна болезнь. Меня отвезли в госпиталь. Это произошло десятого июля сорок второго года. Денек-другой пролежал я в Мурманском госпитале, потом, когда город стали бомбить почти беспрерывно, раненых и больных, и меня в том числе, из города эвакуировали. Сперва привезли меня в Мончегорск. Там пролежал я три дня, а потом уложили меня в санитарный поезд и повезли в… Архангельск.
Сутки плелись мы до Беломорска (бывшее становище Сорока), в котором даже земля деревянная, точнее, опилочная.
От Беломорска на Мурманской железной дороге за время войны проложили ветку к Обозерской на Северной железной дороге. Таким образом, Мурманск соединялся теперь железной дорогой не только с Ленинградом, но через Обозерскую - Вологду и с Москвой. Переброска военных грузов, шедших из Мурманска беспрерывным потоком в центр и на другие фронты, значительно упростилась и стала безопасней.
Девятнадцатого июля я попал, наконец, возле Обозерской на дорогу Москва - Вологда - Архангельск. Теперь до Архангельска было немногим более ста километров. И уже на другой день я лежал в одном из архангельских госпиталей на южной окраине города, называемой Быком.
Не знаю, по какому неведомому телеграфу узнали мои земляки, что я в городе, но уже на следующий день возле моей госпитальной койки появились работники Архангельского издательства. А ещё через два дня появился в моей палате полковой комиссар П. Шабунин, с которым я встречался в декабре сорок первого года на полуострове Рыбачьем и который, будучи комиссаром оборонительного района Рыбачьего и Среднего полуостровов, вместе с командующим, полковником Д Красильниковым возглавлял защиту этого важнейшего на Севере фронтового участка.
Несколько позже навестил меня комиссар И. Шемякин, с которым я сдружился во время той же тяжкой декабрьской командировки на передовую. Потом появились попавшие во время войны в Архангельск ленинградские писатели Вениамин Каверин и Юрий Герман.
Приходили ко мне и вовсе незнакомые люди, представлявшиеся просто читателями. Оказалось, Архангельск населён многочисленными моими друзьями - и новыми и старыми, и мирного времени и фронтовыми, и пришлыми и коренными архангелогородцами.
Седьмого августа сорок второго года, пробыв в городе более двух недель, я оставлял Архангельск, чтобы после короткой побывки у родных снова вернуться на фронт.
И вот я еду по городу в открытой машине, оглядывая улицы уже глазами архангелогородца. И радуюсь, что город целёхонек, так как немцы его в ту пору не бомбили.
На пристани я усаживаюсь на пароход «Москва», перевозящий пассажиров через реку на вокзал. Это та же «Москва», которая возила меня на вокзал и обратно тридцать лет тому назад. Узнаю каждый её уголок и, конечно, прежде всего её характерный, зычный гудок, слышный во всём городе. Этот, издавна знакомый гудок снова возвращает меня в старый Архангельск, которого уже нет, но который все же есть - по крайней мере, в нас, старых архангелогородцах.
У ТРЁХ РЕК
Архангелогородцы, как и вообще северяне, - ужасные непоседы. Они ходили и по Студёному, и по Баренцеву, и по Карскому морям и по Ледовитому океану. Ходили на Новую Землю, на Землю Франца-Иосифа, на Шпицберген и к далёкому, считавшемуся недосягаемым Берингову проливу. Пробовали торить дорогу и к Северному полюсу. Один из них ходил даже с Амундсеном к Южному полюсу.
Эти
Но прежде, чем уходить вместе с ними от архангельских пристаней в далёкие и неведомые путешествия, я расскажу о красавице Северной Двине, на которой стоят эти пристани. К ней я и обращаю теперь своё сердце и своё слово, что, в сущности говоря, одно и то же.
Родился я на Волге, рос на Северной Двине, доживаю дни свои на Неве. Все три реки хороши и примечательны по-своему. Но всех милей из них мне всё же моя Двина.
Воду я люблю истово и с младых лет. Эта любовь, кажется, родилась вместе со мной. Без моря, без реки мне и жизнь не в жизнь, как, впрочем, и другим архангелогородцам - и настоящим и бывшим. Земляк мой - писатель архангелогородец Евгений Коковин сказал в своей повести «Белое крыло»: «…обидно сознавать, что есть на нашей земле люди, живущие вдали от моря, от озер и рек. Они, эти люди, лишены одной из самых больших наших радостей. Ведь такое великое счастье - слушать плеск волн, плыть на катере, на яхте, хотя бы на крошечной плоскодонке или плотике, купаться, плавать, нырять, ловить рыбу. Великое счастье - жить у воды!»
Это верно. Великое счастье - жить у воды, и особенно у такой большой воды, как Северная Двина. Я не знаю реки краше её, полноводней, величественней, сильней.
Полуторакилометровый в ширину у Архангельска и безмерный в длину первозданный пласт её может быть то хмуро-свинцовым, то улыбчиво-серебряным, то угрюмо-чёрным, то розово-солнечным. Река, как она вспоминается мне, то бывала заставлена сплошь рыболовецкими шхунами то прикрыта тягуче медлительными вереницами плотов, то просторно пустынна и ясно спокойна. Но, разъярясь, Северная Двина становилась страшна и беспощадна.
Я видел, как в осенний сентябрьский шторм она почтя начисто уничтожила Архангельский яхтклуб, часть судов разметав, часть разбив в щепы.
Я помню, как однажды в шторм на Северной Двине во время неудачного маневра парусом меня метнуло вместе со шлюпкой под высокую свайную пристань и, сломав мачту, затопило моё судёнышко.
Я сам был свидетелем, как в лодке, в которой мы прошли на вёслах двадцать с лишним километров, к концу пути, когда разразилась внезапная буря, товарищ мой, сидевший на руле, не мог удержать рвавшегося из рук румпеля, а один из пассажиров заболел морской болезнью.
Не ограничиваясь своим личным опытом, сошлюсь, к случаю, ещё на двух весьма солидных свидетелей. В своей «Краткой истории о городе Архангельском» Василий Крестинин так рассказывает о шторме, разыгравшемся на Северной Двине шестого сентября 1699 года: «Страшная буря стоящие под городом корабли срывает с якорей и заносит на берег, и причиняет разбитием барок, лодей и дощаников великие убытки торгующим».
У Бориса Шергина - знатока и певца русского Севера, есть такое свидетельство свирепого своенравия красавицы Двины: «От месяца сентября возьмутся с моря озябные ветры… Холодные ветры приходят из силы в силу. Не то что в море, а на реке Двине такой разгуляется взводень, что карбаса с людьми пружит и суда морские у пристаней с якоря рвёт. Помню, на моих было глазах: такая у города погодушка расходилась, ажно пристани деревянные по островам разбросало и лесу от заводов многие тысячи брёвен в море унесло».