Неделя в декабре

Фолкс Себастьян Чарльз

Когда между ним и дверью в залу осталось только два человека, мозг Молотка опустел почти полностью. И он это сознавал. Мог представить это в виде картинки: огромный котел, в котором тушат лаймы, — опустошенный, отдраенный, промытый струей воды из шланга. Ему казалось даже, что он различает легкое треньканье проволочной мочалки, исходившее из его пустой головы.

Некая сила — из тех, что управляют движениями роботов, — заставила его ноги пройти по малиновой дорожке и остановиться пообок «придворного церемониймейстера». Принц благожелательно

беседовал с мужчиной, который совсем недавно стоял перед Молотком в очереди, — наконец, этот мужчина сделал два шага назад, поклонился принцу и покинул бальную залу.

— Мистер Фарук аль-Рашид. За заслуги перед системой общественного питания.

Та же неведомая сила снова принялась переставлять его ноги одну за другой, ведя Молотка к подиуму, на котором стоял принц.

— Общественное питание, — произнес он. — Это ведь вы производите пикули?

— Да, ваше высочество. Поначалу только пикули с лаймом, а теперь еще самые разные чатни и соусы.

— Понимаю. А где находится ваше производство? В Лондоне?

— Нет, мы начинали в Ренфру, под Глазго, а теперь у нас есть и другие заводы, в Лутоне. И… — Молоток умолк, испугавшись, что лепечет никому не интересную чушь.

— Ах да, я же пробовал ваши пикули с лаймом, — сказал принц. — Очень вкусно. Я много ездил по Индии и Пакистану, где…

— Да, конечно. А вы читали А.-Х. Эджертона, сэр?

— Как-как? Эджертона?

— Да, сэр, Эджертона. Очень хороший викторианский писатель. Некоторые называют его Троллопом для бедных, но мне он представляется скорее Диккенсом для богатых.

— Я постараюсь познакомиться с ним. А теперь я должен прикрепить вот это к вашей груди… И надеюсь, что всякий раз, как в вашем бизнесе будут возникать трудности, вы станете вспоминать это мгновение и черпать в нем новые силы.

— Вы много хороших книг прочитали, сэр? — спросил Молоток.

— Столько, сколько позволило время, — ответил принц.

— Я также большой поклонник Дика Фрэнсиса и Т.-С. Элиота, — сообщил ему Молоток.

— Прекрасно. Моя бабушка тоже их любила. Во всяком случае, старину Дика Фрэнсиса. Был очень рад познакомиться с вами, мистер аль-Рашид. Примите мои поздравления.

И принц протянул ему руку, показывая, что разговор окончен.

Молоток неистово потряс ее, глядя в глаза принца. Он ощущал себя маленьким мальчиком. И чувствовал, как покойные мать и отец заглядывают поверх его плеча. «Что это тут делает Фарук?» «Что ты задумал, пугало маленькое?»

Голоса их звучали в голове Молотка так громко, что ему стало трудно сосредоточиться на чем-то другом. Горло сжалось, глаза наполнились слезами, он неуклюже отшагнул назад, стараясь не наступить на штанины длинноватых, взятых напрокат брюк. Кое-как поклонившись и развернувшись кругом, он поплелся по красной ковровой дорожке, сознавая, что глаза всех, кто находится в бальной зале, направлены на него, и это мешало ему согласовывать движения рук и ног.

Как только он

добрался до далекого коридора, от него потребовали снять орден, поскольку таковой полагалось уложить в подарочный футляр. Проделавший это мужчина чарующе улыбнулся Молотку:

— Ну как, хорошо поболтали с принцессой?

— Прошу прощения?

— Она, как залезет на подиум, такой балаболкой становится. А, вот и он, сэр. Гонг — слышите? Удачи вам.

Спал Финн плохо, а проснувшись, обнаружил, что бодрствование еще и похуже сна. Вчера, чтобы оправиться от потрясения, вызванного видом удавившегося шизофреника Алана, Финн высосал большой косяк «Авроры / Суперплана-два», и высосал слишком быстро, не успев даже осознать его действие. А потом крепко спал до рассвета.

И, проснувшись, снова заснул, — так, во всяком случае, ему показалось. Хотя, похоже, он все-таки вставал, ходил по комнате. Или и это — сон, из которого ему необходимо выкарабкаться? Финн понял, что все еще лежит в постели. Если он снова заснул, значит, и не просыпался, но теперь-то он находится в ванной комнате, и кран открыт, и душ бьет в него мощными, как у Йосемитского водопада, струями, — так почему же он продолжает лежать в постели? Простыни же намокнут.

— Вставай, ты опаздываешь, — сказал женский голос — женский, но не мамин.

Финн услышал свой голос, или подумал, что услышал:

— Мне в школу нужно.

— Сегодня последний день занятий.

— Хотя я все равно уроки не сделал.

— Вставай, никчемный, гребаный чурбан. Вставай.

Финн на четвереньках пополз к двери. Комнату наполняли люди, их голоса. Впрочем, никаких людей он не видел. Может быть, думал Финн, я все-таки сплю.

Он прижался лицом к серому ковру и почувствовал, как туго переплетенные нити трутся о новые набухающие на подбородке прыщи.

А когда дополз до порога, лег на него и закричал, зовя мать:

— Мам! Мам! Мама!

Потом сжался в комок, крепко стиснув обтянутые футболкой ребра.

— Она никогда не придет. Она его не слышит.

— Ма- ма!

— Вот же мешок с дерьмом.

Слишком много мыслей вертелось в голове Финна, их вдруг полилось туда столько — и ведь все сразу, — что он не мог ни принять, ни как-то упорядочить их. Волнорез смыло.

Финну хотелось спустить свое тело вниз по лестнице, попросить кого-то о помощи, однако привести в действие ту часть мозга, которая управляет руками и ногами, ему не удавалось. Он просто не мог отыскать ее в этом хаосе. И остался способным лишь на одно рефлекторное движение, на то, чтобы все крепче стискивать свои ребра.

Голос звал маму, но Финн не мог понять, принадлежит ли этот голос ему.

А другие голоса спорили с ним.

В конце концов он почувствовал, что на его плечо легла рука. Рука Ванессы, хоть Финн и не знал, что она уже рядом.