Недобитый (СИ)

Каменистый Артем

Три струга захватили без проблем — абордажем с лодок. Сопротивления там не встретили так как суденышки болтались на якорях без команд. На четвертом демы были и, к сожалению, сумели уйти, скрывшись в темноте.

Озеро большое, берега его извилисты, много островов, за которым можно целый флот можно спрятать. Погоню устраивать не решились — не зная водоем, скорее на скалу в темноте налетишь, чем добьешься успеха.

Пленников не тронули. Разве что рожи начистили для порядка. Все помнили мой приказ, и даже много чего повидавший епископ не мог ночью спать, мучаясь кошмарами: боялся, что я замыслил что-то совсем уж противное абсолютно всем богам,

в том числе и темным, для чего не только живые требуются, но и мертвецы.

На все намеки и прямые вопросы я продолжал отмалчиваться.

* * *

Река, вытекающая из восточного озера, была широкой, глубокой и ленивой, но при этом, парадокс — стиснутая скалами почти на всем протяжении. Куда ни глянь — кручи и обрывы, тянущиеся на небольшом удалении от берегов или подступающие вплотную к воде. Но при этом ни перекатов, ни водопадов, ни опасных валунов. Типичный равнинный плес на всем протяжении, что резко контрастирует с рельефом.

Но мне сейчас плевать на геоморфологические загадки. Ландшафт способствует подлым замыслам — это главное и единственно интересное.

Стыдно признать, но галера демов вдребезги разнесла все мои и без того скудные представления об античных и средневековых кораблях. Я смутно помнил, что гребные суда с одним рядом весел назывались униремы, с двумя — диремы, с тремя — триремы. У римлян вроде доходило до пентирем — пять этажей. Но некоторые исследователи считали это преувеличением — верхние весла окажутся чересчур тяжелыми и длинными. Слышал мнение, что даже бирема это вымысел — не было таких и не могло быть, а древние авторы, их описывая, попросту врали, или ошибались.

Не могу понять: на чем же ходят демы? Со стороны посмотреть: бирема. Два ряда весел в шахматном порядке. Но загляни внутрь: одна гребная палуба, просто каждая вторая лавка приподнята и немного нависает над передней. Хитрая унирема? А зачем такие сложности?

На тех веслах, что внизу, сидело по два гребца. На тех, что повыше — по три, причем самых крайних там часто меняли, для чего на кораблях имелся небольшой резерв рабской силы. Как ни странно, но за самочувствием невольников следили: их кормили не деликатесами, но и не впроголодь; оказывали медицинскую помощь, освобождая больных и покалеченных от работы; плетями наказывали провинившихся, но нечасто подгоняли лишним рукоприкладством; и вообще не заставляли выкладываться на износ. При возвращении на юг переводили на берег, в бараки на обширной огражденной территории. Там можно было вволю размяться, отдохнуть от цепей и даже получить удовольствия от общения с рабынями, которых приводили хозяева, желающие получить от своей собственности сильное потомство. А от кого его брать, если не от крепких мужчин? Другие на галерах не задерживались.

Но назвать их существование сносным нельзя. Большая часть жизни протекала на ужасающе тесной гребной палубе: двадцать весел с каждой стороны в два полуяруса. В затылок упираются грязные ноги нависающего ряда элитных гребцов, спину выпрямить невозможно, солнца почти не видишь, дышишь воздухом спертым от вони застарелого пота и нечистот, монотонно совершаешь одни и те же движения, напрягаясь при каждом из них. Отключаешь при этом мозг, все мысли лишь об одном — не выбиться из ритма. Иначе все — конец. Твое весло зацепится за соседнее, там от неожиданности дернутся, тоже зацепят кого-то, и пойдет гулять цепная реакция разрушения ритма по всему борту. Галера потеряет ход, развернется поперек курса. Вот тогда и появятся плети — виновных найдут или назначат быстро.

Демы время от времени меняют рабов с лавки на лавку, иначе мускулатура, развиваясь несимметрично, изуродует рабов, до остатка жизни

превратив в обитателей левого или правого борта — переделывать таких «кривых» слишком долго и хлопотно. Те, которые развиваются гармонично, в итоге превращаются в атлетов с гипертрофированными мышцами рук, бедер, спины и пресса. При этом почти все страдают от незаживающих гнойных язв, а боли в суставах заставляют по ночам скрежетать зубами. Нередки психические расстройства и болезни глаз. Сказывается монотонная нудная работа, скученность, антисанитария, отсутствие витаминов и однообразная грубая пища. При эпидемии достаточно было одного заразившегося, чтобы свалились все — микробам здесь полное раздолье.

Бой вообще отдельная песня. По моим наивным представлениям был нанесен еще один удар — оказывается, местные галеры не баловались таранами. Точнее баловались, но не трогали корпуса вражеских судов. Даже более того — всячески избегали подобных столкновений. Что же тогда таранили? Да все те же весла, если противник не успевал уклониться или убрать их.

При ударе по веслу, особенно если это происходило на встречных курсах, тяжелые рукояти били по телам гребцов с такой силой, что ломали кости и разбивали головы. Спастись было нелегко: ведь обзора с гребной палубы почти нет, да и некогда рабу поглядывать за обстановкой — он, загипнотизированный ритмом единой работы сотни тел, монотонно смотрит на спину товарища по несчастью, синхронизируя с ним свое движение. Даже если повезет, и успеешь что-то понять — деваться некуда. Цепь пропущена через лавку и весло — даже пригнуться не получится.

В итоге удачный маневр может оставить борт недееспособным. Мертвецов и травмированных поспешно оттаскивают в проход, и, перемещаясь прямо по их телам, ставят на весла резерв. Но это всего лишь десять-двадцать рабов, а весел два десятка. Где взять еще? Да с другого борта — расковать крайних. При этом если успевают, всем дают хлебнуть виноградного самогона сдобренного наркотиком и одуревшие невольники рвут жилы, выкладываясь за себя и за пострадавших. Но до такого доходит редко — обездвиженная галера слишком лакомая цель и на нее набрасывается множество желающих.

Тот взрезающий озерные волны острый полупогруженный выступ, который я считал тараном, на самом деле являлся орудием последнего удара: в безвыходной ситуации корабль применял его по назначению, ломая борт противнику, но и сам при этом, как правило, получал фатальные повреждения. Не хватало крепости конструкции, чтобы выдержать такую нагрузку: доски расходились, на нижнюю палубу обрушивались потоки воды. Учитывая отсутствие переборок, конец был предсказуем.

В мирное время таран выполнял свою основную, весьма прозаическую функцию — при спокойном море работал гальюном [13] . Для этого к нему вело подобие лесенки из вбитых в доски борта скоб, а сама поверхность форштевня была уплощенной и с одной стороны снабжена перилами.

13

Гальюн — корабельный туалет.

Все это я узнал от Обамы — бывший раб охотно рассказывал мне о годах, проведенных на гребной палубе и в бараках южных берегов. Странно, но он даже находил повод для гордости — его галера неоднократно выходила победительницей многочисленных гонок: демы обожали такие состязания — популярность у них была не меньше, чем у футбола в Бразилии, а награды власть не жалела. Даже невольникам перепадало от щедрот: после блистательного финиша в бараки доставляли вино и мясо, приводили не раздавленных работой батрачек, а дамочек поинтереснее.