Недобитый

Каменистый Артем

Но назвать их существование сносным нельзя. Большая часть жизни протекала на ужасающе тесной гребной палубе: двадцать весел с каждой стороны в два полуяруса. В затылок упираются грязные ноги нависающего ряда элитных гребцов, спину выпрямить невозможно, солнца почти не видишь, дышишь воздухом спертым от вони застарелого пота и нечистот, монотонно совершаешь одни и те же движения, напрягаясь при каждом из них. Отключаешь при этом мозг, все мысли лишь об одном — не выбиться из ритма. Иначе все — конец. Твое весло зацепится за соседнее, там от неожиданности дернутся, тоже зацепят кого-то, и пойдет гулять цепная реакция разрушения ритма по всему борту. Галера потеряет ход, развернется поперек курса. Вот тогда и появятся

плети — виновных найдут или назначат быстро.

Демы время от времени меняют рабов с лавки на лавку, иначе мускулатура, развиваясь несимметрично, изуродует рабов, до остатка жизни превратив в обитателей левого или правого борта — переделывать таких "кривых" слишком долго и хлопотно. Те, которые развиваются гармонично, в итоге превращаются в атлетов с гипертрофированными мышцами рук, бедер, спины и пресса. При этом почти все страдают от незаживающих гнойных язв, а боли в суставах заставляют по ночам скрежетать зубами. Нередки психические расстройства и болезни глаз. Сказывается монотонная нудная работа, скученность, антисанитария, отсутствие витаминов и однообразная грубая пища. При эпидемии достаточно было одного заразившегося, чтобы свалились все — микробам здесь полное раздолье.

Бой вообще отдельная песня. По моим наивным представлениям был нанесен еще один удар — оказывается, местные галеры не баловались таранами. Точнее баловались, но не трогали корпуса вражеских судов. Даже более того — всячески избегали подобных столкновений. Что же тогда таранили? Да все те же весла, если противник не успевал уклониться или убрать их.

При ударе по веслу, особенно если это происходило на встречных курсах, тяжелые рукояти били по телам гребцов с такой силой, что ломали кости и разбивали головы. Спастись было нелегко: ведь обзора с гребной палубы почти нет, да и некогда рабу поглядывать за обстановкой — он, загипнотизированный ритмом единой работы сотни тел, монотонно смотрит на спину товарища по несчастью, синхронизируя с ним свое движение. Даже если повезет, и успеешь что-то понять — деваться некуда. Цепь пропущена через лавку и весло — даже пригнуться не получится.

В итоге удачный маневр может оставить борт недееспособным. Мертвецов и травмированных поспешно оттаскивают в проход, и, перемещаясь прямо по их телам, ставят на весла резерв. Но это всего лишь десять-двадцать рабов, а весел два десятка. Где взять еще? Да с другого борта — расковать крайних. При этом если успевают, всем дают хлебнуть виноградного самогона сдобренного наркотиком и одуревшие невольники рвут жилы, выкладываясь за себя и за пострадавших. Но до такого доходит редко — обездвиженная галера слишком лакомая цель и на нее набрасывается множество желающих.

Тот взрезающий озерные волны острый полупогруженный выступ, который я считал тараном, на самом деле являлся орудием последнего удара: в безвыходной ситуации корабль применял его по назначению, ломая борт противнику, но и сам при этом, как правило, получал фатальные повреждения. Не хватало крепости конструкции, чтобы выдержать такую нагрузку: доски расходились, на нижнюю палубу обрушивались потоки воды. Учитывая отсутствие переборок, конец был предсказуем.

В мирное время таран выполнял свою основную, весьма прозаическую функцию — при спокойном море работал гальюном1. Для этого к нему вело подобие лесенки из вбитых в доски борта скоб, а сама поверхность форштевня была уплощенной и с одной стороны снабжена перилами.

# # 1 Гальюн — корабельный туалет.

Все это я узнал от Обамы — бывший раб охотно рассказывал мне о годах, проведенных на гребной палубе и в бараках южных берегов. Странно, но он даже находил повод для гордости — его галера неоднократно выходила победительницей многочисленных гонок: демы обожали

такие состязания — популярность у них была не меньше, чем у футбола в Бразилии, а награды власть не жалела. Даже невольникам перепадало от щедрот: после блистательного финиша в бараки доставляли вино и мясо, приводили не раздавленных работой батрачек, а дамочек поинтереснее.

Можно было даже надеяться на снятие цепей и переход в береговые надсмотрщики. Но к этому стремились далеко не все — ведь надо было, для начала, публично отречься от своих богов. Далее единицы могли рассчитывать на полноценное гражданство, для чего требовался переход в веру детей могил — по непроверенным слухам, весьма неприятный ритуал, после которого ты теряешь свою бессмертную душу без надежды на возврат. Но это с точки зрения обычных людей — демы считали, что все не так страшно.

Ренегаты вроде Триса в свободных отах обычное дело. Демы ценили воинские таланты, и беспринципные вояки всегда знали, где можно встретить самый теплый прием в случае неприятностей. Рабам путь в пираты тоже не закрыт: если ты чего-то стоишь и церковные обряды для тебя скорее обуза, чем искренняя вера, шансы на солдатскую карьеру высоки. Неудивительно, что тяжелую пехоту темных боялся весь мир — туда набирали самых лучших и в то же время отмороженных. Не боящихся ни бога, ни крови, не знающих жалости.

Обама об этом рассказывал мало и часто путался. Так уж получилось, что он не выбирался из списка неблагонадежных рабов, а таким изменение статуса не грозило. Естественно, что-то он знал от товарищей по несчастью, что-то подслушивал от демов, что-то шептали рабыни в бараках. Но цельной картины жизни вражеского общества он не представлял, и, следовательно, ознакомить с ней меня не мог.

Плохо — я должен знать о враге если не все, то почти все.

Ничего — дайте время, и обязательно узнаю. У нас достаточно пленных, и мы умеем превращать немых упрямцев в послушных болтунов.

* * *

У Адана оставалось сто с лишним воинов и он, при желании, мог если не победить, то потрепать нас прилично, или, оценив неравенство сил, сесть на галеры и уйти в море. Но ничего этого не произошло — мы воевали все так же "подло" не гнушаясь немыслимыми здесь грязными методами.

Галеры демов были стандартными, разнясь лишь в мелочах. На каждой сто десять — сто двадцать гребцов-невольников, из них сотня прикована к веслам, остальные в резерве или временно нетрудоспособные, а при долгих ответственных переходах против ветра или погонях — сменщики. Оружие рабам, естественно, не давали. Даже более того — принимали все меры, чтобы эта публика не ударила в спину хозяев. Для этого использовали прихваченные к палубе кандалы и постоянно дежурящих арбалетчиков у кормового весла, без раздумий стреляющих по первому подозрению в бунтарских действиях. В особо сложных случаях команда перебиралась наверх и закрывала люки. Затем поднимали крышки, прикрывавшие зарешеченные бойницы. Выбраться через них было невозможно, а вот убивать запертых людей одно удовольствие.

В бою основным приемом демов был абордаж. Галера преследовала улепетывавшую добычу, или сходилась с воинственно настроенным противником. По команде гребцы заваливались боком к центральному проходу, стараясь втянуть весло как можно дальше внутрь и задрать рукоять вверх. Далее с палубы летели трехпалые кошки, затем корабли притягивали друг к другу. Обычно старались делать это нос в нос, и или носом к корме — ради сохранения все тех же весел, но это непринципиально. Затем, собственно, начиналось самое главное — рукопашная схватка. Для этого на каждой посудине демов имелось семь-восемь десятков человек, в редких случаях, при коротких походах — до сотни. Итого, максимальная численность невольников и абордажников доходила до двухсот двадцати.