Недобрый ветер
Шрифт:
— Еще бы! — Я поднял на него глаза.
Сколько Лонни сделал для нас за последние месяцы! Сначала помог найти работу и пристанище, потом, когда все пошло насмарку, спас нам обоим жизнь.
— Лонни, — сказал я, — ну и задали мы вам хлопот.
Он чуть заметно улыбнулся:
— Я об атом не жалею. Спокойной ночи, Джош.
Он привернул керосиновую лампу и затворил за собой дверь.
И вот снова, казалось, целую вечность спустя, мы с Джоем вдвоем. Я знал, что нельзя спать в такую ночь. Буду сидеть и глядеть на Джоя. Лишь бы не уснуть, я должен стеречь его. Мне еще не верилось, что все это наяву. Он проснулся примерно через час, я согрел
— Вот я и нашел тебя, — шепнул он.
Я крепко сжал его руку, она была такой тонкой, хрупкой, маленькой. Какое чудо, что он уцелел и я вновь вижу его!
— Расскажи мне, Джой, что с тобой было, — попросил я. — Хоть немного, если не очень хочешь спать.
Он колебался, на лице его отразилась боль — очевидно, вспомнил тот вечер, когда мы поссорились.
— Ну ладно, — наконец вымолвил он. — Я вернулся в сарай. Всю ночь и весь следующий день ждал тебя, но ты не пришел, и тогда я решил добираться домой.
Тут он надолго замолчал.
— Джой, если тебе трудно, не рассказывай. Завтра успеется.
— Нет уж, доскажу. Стал я искать попутные машины в Чикаго, но тут опомнился, понял, что нельзя тебя бросать, и повернул в Омаху. Я был уверен, что ты здесь.
— Почему же ты сразу не пришел к Лонни?
— Представляешь, адреса у меня не было, а фамилии не мог вспомнить. Слышал ее один-единственный раз, когда Лонни прощался с нами в Батон-Руже. Ломал голову, но так и не мог вспомнить. Вот я и заблудился — в Омахе много людей по имени Лонни.
— Хватит, Джой. Спи теперь.
Он покачал головой.
— Должен сказать тебе еще одну вещь. Джош, я не знал, что у тебя был жар в ту ночь. Мне рассказал об этом Лонни, когда вез сюда. Теперь я понимаю, что ты бредил и нес неизвестно что.
— Это меня не извиняет. Я вел себя низко, Джой. И все же верно — я был болен и плохо соображал.
— Должно быть, в последний вечер дома с отцом творилось то же самое, когда он на тебя напустился.
Едва произнеси последнюю фразу, он зарылся в одеяло и тут же уснул. Но я еще долго сидел, не шелохнувшись, разглядывая тени на стенах. Внезапно я понял со всей ясностью, что меня гложет: впервые за эту зиму мне захотелось домой. Тоска во близким застала меня врасплох. Я не мог думать ни о чем, кроме отца, его бессонных ночей — теперь я звал, что такое бессонные ночи; его горьких угрызений совести — я узнал, как они горьки! Я помнил хмурые взгляды, жестокие слова. Помнил, как еще недавно ненавидел его. Но слова Джоя что-то перевернули во мне. Ведь и я сам прошел сквозь тот ад, что выпал на долю отца. Наверно, я повзрослел и научился иначе смотреть на вещи. Мне открылось новое чувство — чувство сострадания. Только не надо обольщаться, не стоит тешить себя надеждой, что мы с отцом сможем теперь легко ужиться. Слишком мы похожи друг на друга. Помню, как он извинялся перед мамой за свои вспышки гнева.
— Мэри, это Грондовский сидит во мне, — говорил он, виня в своих слабостях и пороках нашего деда, которого недолюбливал.
Я тоже часто оправдывал свои поступки наследственностью. Но сейчас мне пришло на ум, что обоим Грондовским — и отцу и мне — пора перестать винить во всем своих предков. Не лучше ли разобраться в самих себе, научиться себя обуздывать?
Я долго ворочался, никак не мог уснуть; мысли хороводом кружились в голове. Казалось невероятным, что желание вернуться в родной дом внезапно
Однако мы оба еще больны и пока не можем позаботиться о себе. Если бы прошел кашель, Лонни мог бы мне подыскать работу здесь, в Омахе. Или, может, отвезти Джоя в Чикаго, а самому вернуться к Питу, когда снова откроются балаганы? Быть может, уже летом… Столько всяких «бы», что у меня стучало в висках.
В два часа ночи Джой проснулся. Я покормил его супом — котелок стоял на плите и до сих пор не остыл; в шесть утра я встал, чтобы разогреть ему кашу, но тут пришла бабушка, заставила меня лечь и сама покормила Джоя завтраком, добродушно причитая над ним.
Джой поправлялся на глазах. Дженни стала его сиделкой, и порой я замечал смешливый огонек в глазах брата; он исподтишка подмигивал мне в то время, как Дженни хлопотала над ним, кормила его, читала книжки. Она баловала его сверх всякой меры. На третий день пришла миссис Артур, та женщина, что взяла Джоя к себе из полицейского участка. Она мне понравилась: на ней было красивое платье, и от нее пахло весенними цветами. При виде Джоя она всплеснула руками и всплакнула у его постели. Придя в себя, она заговорила со мной.
Ты его брат? Ты Джош? — спросила она.
— Да.
— Джой мог бы некоторое время пожить у нас — я бы с радостью выходила его, но он так рвался к тебе.
Она поглядела на меня сердито, хотя и улыбалась при этом.
— Я вам очень признателен, мадам, за все, что вы сделали для Джоя.
Ее лицо немного смягчилось.
— Мистер Бромер нам рассказал, что выпало на вашу долю в эту зиму. Ты как будто неплохо играешь на рояле?
— Да… как будто, — ответил я.
— Ты долго учился музыке?
— Со мной занималась мама, пока года два назад не пришлось продать пианино.
Она вздохнула и стала разглядывать свои перчатки, точно желая сказать: знаю я цену этим занятиям с собственной мамой! Но тут вмешался Джой:
— Если бы вы слышали, как мой брат играет, миссис Артур, вам бы все стало ясно. Он прямо настоящий пианист!
Она снисходительно улыбнулась Джою.
— Что же, была бы рада в этом убедиться. Может быть, когда ты поправишься, вы оба и племянница мистера Бромера навестите меня, и мы послушаем игру Джоша. Ну как, согласны?
Джой довольно закивал головой, Я же не разделял его восторгов. Мне показалось, что миссис Артур из тех женщин, которые не переносят, когда их любимую музыку подвергают хоть малейшей импровизации или исполняют в непривычном темпе. Все же я поблагодарил ее за приглашение.
— Конечно, я с удовольствием сыграю для вас, — сказал я, про себя надеясь, что случай не представится.
Она привезла Джою книги, игры, всякие лакомства и одежду, якобы оставшуюся от ее теперь уже взрослых детей, но подозрительно новую на вид. Захватила она и старую куртку Джоя, знаменитые боты ценою в двадцать долларов, перочинный ножик с инициалами Пита Харриса на рукоятке. И банджо Хови, тщательно упакованное в большой картонной коробке, точно миссис Артур знала ему цену.