Недобрый ветер
Шрифт:
Джой кивнул, не глядя на меня.
— Если и ты поедешь, — сказал он.
Все точно сговорились!
— Так и быть, поедем.
В тот день я поговорил с мистером Эриксоном, рассказал, что с нами творится, и как мы решили поступить. Он дал мне рекомендательное письмо и назвал чикагские рестораны, куда мне следует обратиться. Мы пожали друг другу руку, и я поблагодарил его за все, что он для нас сделал.
В тот вечер Артуры пригласили Лонни, Дженни и бабушку поужинать в ресторане, где мы с Джоем выступали. Когда публика вызывала нас на «бис», я обвел взглядом зал и сделал то, чего никак от себя
Мы спели отцовскую песню, и публика долго рукоплескала нам.
Глава 11
Хотя мы уже попрощались с Артурами, миссис Артур все-таки захотела еще раз увидеть Джоя до нашего отъезда. Лонни повез Джоя к ним в последний вечер, так что мы с Дженни смогли побыть наедине. Мы сидели на заднем крыльце, а бабушка тем временем хлопотала на кухне. В ту ночь небо усеяли яркие звезды, воздух был теплый, пахло весной. Даже не верилось, что еще недавно дули ледяные ветры, о которых и вспоминать-то страшно. Все наши мысли и разговоры сводились к близкой разлуке.
— Знаешь, ведь Чикаго совсем недалеко, несколько часов поездом.
— Да, верно. — Дженни подалась вперед, поставив локти на колени, зарыв подбородок в ладони.
— Хочешь, чтобы я вернулся, Дженни?
— Еще бы!
— Надеюсь, ты меня не забудешь. Конечно, Лонни прав. Если тебя будут приглашать куда-то другие ребята, ты не должна отказываться…
— Да, да, конечно. — Мне показалось, что она согласилась слишком поспешно.
— Иногда я думаю, Дженни…
Но тут она, судорожно глотнув, перебила меня:
— Послушай, Джош, ты легко можешь довести меня до слез, но я постараюсь не заплакать. Мне страшно расставаться с тобой. Этот дом опустеет, потому что… мне кажется, что я люблю тебя, но…
— Тебе только кажется? — рассердился я. Значит, ты не уверена, Дженни?
— А ты был уверен, что любишь Эмили?
Я взял ее руку и сжал в своей, обдумывая ответ.
— Это совсем другое дело, — наконец произнес я.
— Вот встретишь девушку без веснушек, она не будет такой дурнушкой, и серьги ей будут к лицу, и снова — «совсем другое дело»?
— Это Лонни тебя так настроил! — сказал я.
— Ничего подобного. Я сама до всего дошла, потому что есть вещи, которые ни ты, ни Лонни не можете понять. Ведь я же женщина и…
Я громко рассмеялся:
— Дженни, тебе ведь всего четырнадцать!
Она запнулась и спрятала лицо в ладони.
— Конечно, я еще многого не понимаю, просто напускаю на себя. Я хотела бы быть уверенной и в тебе и в себе, но не могу. Не могу.
Мы долго сидели вместе, и каждый думал о своем. Вернулись Лонни с Джоем. В девять часов, когда Дженни пора было идти к себе, я бесстрашно поцеловал ее в щеку прямо на глазах у Лонни.
На следующее утро, еще до того, как рассвело, мы отправились на вокзал. Перед отъездом из дома мы попрощались с бабушкой; Джойустроился на переднем сиденье машины рядом с Лонни, а мы с Дженни сели сзади. Молчали, видимо, у всех на душе
— Знаете, — словно прочел наши мысли Лонни, — залезайте-ка в вагон и устраивайтесь. Не надо откладывать это до последней минуты.
Мы подошли к нашему вагону. Джой попрощался с Дженни, и мы оба принялись было благодарить Лонни, но тот и слушать не стал.
— Смотрите, приятели, не забывайте нам писать, — сказал он и посмотрел на меня с легкой усмешкой. — Ты задержись и попрощайся с Дженни, а мы с Джоем войдем в вагон и устроим ваш багаж.
Мы постояли с Дженни рядом несколько минут. Еще не рассвело. Мы говорили, наверное, то же самое, что говорят все влюбленные перед долгой разлукой, когда расстаются на годы, а то и навсегда. Я очень хотел, чтобы она не расплакалась, и она сдержалась.
— Прощай, Дженни, — наконец шепнул я и вскочил в вагон.
Мы с Джоем уселись на свои места, и через несколько минут поезд тронулся. Мы помахали друзьям в окно, а потом долго никто из нас не произнес ни слова.
Через час рассвело, и солнце осветило степь. За окном заиграли краски: свежевспаханная почва, зеленые побеги, леса, ручьи, голубое небо. Мы видели эти места зимой, но теперь не узнавали их. Ни льда, ни снега, ни завывания метели. Только вдруг мы заметили фигурку, устало плетущуюся вдоль полотна: мой ровесник, рассчитывающий на подаяние в ближайшем городке. В другом месте группа людей грелась у костра, кто-то замахал кофейником над головой. На станциях были расклеены плакаты: «Только Рузвельт прав». Один плакат был кем-то изорван в клочья, зато на другом кто-то надписал: «Да поможет ему Господь!»
Иногда мы обгоняли товарные составы, В открытых дверях теплушек стояли люди, другие сидели на крышах, болтая ногами. Среди них могли быть и те, кто ехал вместе с нами на Запад в ту ночь, когда мы покинули Чикаго: бродяга, который подсаживал Джоя в вагон, или тот мужчина, что подарил нам банку с бобами.
На платформе какой-то станции мы увидели мальчишку в белой куртке. Он нес к поезду бутерброды, молоко и кофе.
— Хочешь есть? — спросил я Джоя.
— Просто умираю от голода, сказал он и, спохватившись, посмотрел на меня сконфуженно. — Как глупо вышло, — пробормотал он. — Такими словами не бросаются.
И правда, его слова резали слух. Еще недавно, когда он действительно голодал, ничего подобного я от него не слышал.
Мы поели не торопясь, со вкусом. В вагоне было немного пассажиров, мы сняли ботинки и положили ноги в одних носках на соседний диван. Джой съехал на самый краешек сиденья, чтобы его ноги оказались вровень с моими.
— Ты подрос, Джой, — сказал я ему, — несмотря ни на что!
Он довольно улыбнулся: я редко его хвалил. Прошел кондуктор и шутливо щелкнул Джоя по носу компостером.