Недолгий век зеленого листа
Шрифт:
— Видно, узнал…
Угощать его было нечем, и она стала расчесывать ему гривку.
— Где это ты лазил?
Жеребенок стоял молча, ожидая, когда она кончит. И когда гривка уже была в полном порядке, все еще стоял на месте, не веря, что тем дело и кончится.
Бадя Михалаке взвалил на плечи чемодан. Русанда подняла руку, робко помахала прощаясь. А Георге снял шляпу и, высоко подняв ее над головой, сказал чужим каким-то голосом:
— Счастливого пути…
И содрогнулся, потому что судьба, когда мы прощаемся с кем-нибудь на долгое, на очень
34
Скридон сквозь сон услышал, как мать точит нож о край глиняной миски, и проснулся. Проснулся, но лежал с закрытыми глазами: по движениям матери старался угадать, в каком она сегодня настроении. Если в хорошем, можно еще малость поспать, а если нет, дело плохо.
Выходя из кухни, тетушка Мафта пнула кошку:
— А, чтоб тебя, путается в ногах…
Но пнула не очень сильно — не слышно было, чтобы кошка стукнулась о стену, — и Скридон уже собрался повернуться на другой бок, как вдруг…
— У других дети как дети — родителей слушаются, уважают, почитают. А мой — спросите-ка его, сколько раз ему нужно твердить, пока он сядет написать письмо родному отцу, который его вырастил, и если бы не он, пропали бы мы совсем. Надо умолять его два дня, пока он напишет. Ох, если бы дал мне господь знать хоть немного грамоту, стала бы просить я этого идола!..
Скридон приоткрыл один глаз и со скверным предчувствием ожидал продолжения. Ему не пришлось долго ждать.
— Вы подумайте — написать пять писем за неделю! Пять писем! Если разбить о его голову все горшки и миски — не напишет. А тут взял и написал. И кому, вы спросите, посылает он эти письма? Домнике! Мыслимое ли дело испортить столько бумаги, когда я бегаю по селу полдня, пока добуду листочек, чтобы написать отцу! Разве ты не можешь просто сказать ей, что хочешь сказать? И чего ты ее так балуешь? Ведь все равно, если ей суждено быть твоей женой, на другой же день после свадьбы заткнет тобой печную трубу…
Скридон подумал — хорошо бы, если б дверь очутилась рядом с постелью и он мог бы выскочить прямо во двор. Но дверь была далеко, Скридон наскоро умылся, оделся и вышел запрягать лошадей.
— Ты есть будешь?
Он молча разматывал вожжи.
— Слышишь, Скридон, ты будешь есть?
— Хватит с меня… уже наелся. Пошел ты, серый!
Да, какой-то шпион ходит по его следам и все записывает. Не успевает он дойти от Домники до дому, а его мать уже знает, о чем они говорили, слово в слово. Пять писем! Ни больше ни меньше. Кто мог знать, что пятое он не успел послать из Мелеуц и сам передал ей вчера вечером? Знали только он и Домника. Неужели сама Домника ей сказала? Ну не сошла же она с ума…
Мало-помалу успокоился, но твердо решил: не будет он Скридоном, если не поймает шпиона. Пусть только попадется тот ему в руки. Смешает с землей.
На мосту увидел Веруню, которая, облокотившись о перила, любовалась своим отражением в крохотной лужице — все, что осталось от огромного пруда. В годы засухи пруды
— Ты едешь на Реут, Скридон?
— Еду.
— Подвезешь?
Скридон остановил лошадей:
— Ну садись!
Пока он искал для нее местечко поудобнее, Веруня уселась рядом с ним.
— Подвинься немного.
Парень удивленно посмотрел на нее.
— Что, боишься, не хватит места? Хва-атит. Я не такая толстая, как кажется… Ты как поживаешь?
Скридон подвинулся и, почувствовав рядом мягкое, горячее бедро, подумал:
«Вот влип! Теперь пойдут разговоры… «И сидели они рядышком, кума, сидели, как голуби!» Домника выцарапает глаза».
— Сколько тебе лет, Скридон?
— Стар уже, Веруня. Очень стар…
— А чего ты не заглянешь ко мне?
— Да к тебе все начальство ходит! Не угодишь кому-нибудь — и крышка. Загонят на край света.
— И ты боишься? Ха-ха-ха!
На нее внезапно напал смех, а когда Веруня смеется, аж на землю может упасть, если не схватится вовремя за плечо соседа.
Скридон осторожно огляделся — не видит ли их кто? — и удивился: что за черт, вроде ничего смешного не говорит, а эта дура помирает со смеху…
«Нужно свернуть разговор на что-нибудь серьезное…»
Но тут подвода спустилась в долину, а там какой-то мальчик пас телку и пристально смотрел на них. Заметив, что на голове у него новая синяя шапочка с лакированным козырьком, Скридон остолбенел:
«Трофимаш! Ну этот распишет меня…»
— И когда же ты придешь ко мне, Скридон?
— Я-то приду, а ты откроешь?
— Чего! Ха-ха-ха…
Скридон тут же бросил вожжи и быстро наклонился, чтобы их подхватить, и Веруня, не найдя на что опереться, перестала смеяться.
— Баде Скридон, а что вы мне дадите, чтобы я… — начал было Трофимаш, но тут же спохватился. Был он тоже мужчина, а на свете нет ничего постыднее, чем когда мужчина выдает мужчину, и потому надо было быстро переменить тему. — Куда едете?
— На Реут, Трофимаш.
Скридон хлестнул лошадей и уже не выпускал вожжей, пока не перевалили через холм.
— Нет, кроме шуток, Скридон, когда мне тебя ждать?
— Чего даром ходить…
— Тебе нужна плата?
— Не плата, но…
— Ну говори.
— Полюби хоть, черт возьми!
Тут Веруню разобрал такой смех, что ей уже мало было плеча Скридона и она добралась до самой шеи. И хотя Скридон молчал весь остаток дороги, Веруня сама себя рассмешила еще несколько раз.
Когда наконец добрались до Реута и Веруня слезла с телеги, Скридон готов был опуститься на колени и прочитать «Царю небесный». Другой молитвы он не знал.
«Если еще раз залезет на телегу — погиб!»
Свернул на свой участок, отсчитал две с половиной копны, сколько можно было забрать на телегу, и развернул лошадей. Тяжело одному, но парень приспособился: сперва бросал снопы на телегу, потом влезал и укладывал их.
«Теперь Домника устроит мне разнос!»
Когда все было погружено, слез с телеги посмотреть, как уложены снопы. Вытащил занозу из-под ногтя.