Недолговечная вечность. Философия долголетия

Pascal Bruckner

Une br`eve 'eternit'e

Editions Grassci & Fasqucllc

Paris 2019

Издание осуществлено в рамках программы содействия издательскому делу «Пушкин» при поддержке Французского Института в России

Cet ouvrage, publi'e dans le cadre du Programme d’aide `a la publication Pouchkine, a b'en'efici'e du soutien de l’Institut francais de Russie

В оформлении обложки использован фрагмент картины Джорджоне «Три возраста жизни» (1501)

В автобиографической книге «Вчерашний мир» (1942) Стефан Цвейг рассказывает, что в конце XIX века в Вене – в сердце Австро-Венгерской империи, где властвовал 70-летний правитель в окружении дряхлеющих министров, – молодость сама по себе была подозрительна в глазах общественного мнения. Горе тому, кто был молод или сохранял моложавый вид: такой человек не мог найти себе места на службе, а назначение 37-летнего Густава Малера на пост директора Венской императорской оперы стало лишь нашумевшим исключением. Молодость становилась препятствием на пути любой карьеры. Тем, кто стремился к карьерным высотам, надлежало выглядеть старше своих лет, начинать стареть уже с юности: ежедневно бриться, чтобы борода скорее росла, водружать на нос очки в золотой оправе, щеголять накрахмаленными воротничками, носить тесную неудобную одежду, неизменно появляться в длинном черном сюртуке и по возможности выставлять

напоказ начинающее расти брюшко – залог основательности. С двадцати лет одеваться стариком было непременным условием успеха. Следовало подвергнуть каре подрастающие поколения, уже и так наказанные унизительной механической системой воспитания: с корнем вырвать желание собственного первого опыта, мысль о мальчишеском непослушании. Это был триумф солидности, когда предполагалось, что только человек в почтенном возрасте может называться приличным.

Какой контраст с нашей эпохой, когда всякий взрослый безнадежно цепляется за внешние признаки молодости: одевается как попало, носит джинсы и отпускает длинные волосы; когда матери одеваются так же, как и дочери, чтобы стереть малейшее от них отличие. Когда-то люди из поколения в поколение жили той же жизнью, что и их предки. В наше время предки хотят жить той же жизнью, что и их потомки. 40-летние подростки – «кидалты» [1] , 50- и 60-летние – тинейджеры, 70-летние и старше – крепкие бодрячки: среди них и приверженцы скандинавской ходьбы, с рюкзаками за спиной, лыжными палками в руках и в защитных шлемах на голове отправляющиеся в путь по улицам или городским паркам (так, будто они штурмуют Эверест или пустыню Калахари), и бабульки на самокатах, и дедульки на роликах или гироскутерах. Они опьянены возможностью помолодеть. Отсутствие связи между поколениями и комично, и симптоматично: глядя на юных модников, щеголяющих в элегантных обтягивающих костюмах, и на седовласых юнцов, разгуливающих в шортах, трудно понять, где старшее, а где младшее поколение.

Одновременно с этим происходит и переворачивание ценностей: для Платона уровень знания должен был соответствовать возрастной шкале, и только после 50 лет индивид был способен созерцать Благо. Во главе его идеального Государства должна была стоять своего рода «умеренная геронтократия» (по выражению Мишеля Филибера [2] ) – исключительно люди зрелого возраста, способные предотвращать анархию страстей и направлять coграждан к высшей стадии развития человеческого общества. Задачей власти было осуществлять духовное руководство. Именно Платон, задолго до появления «Бенджамина Баттона» Скотта Фицджеральда, воображает в диалоге «Политик», как некогда умершие старики вновь рождались из земли, чтобы прожить свою жизнь наоборот, то есть возвращались в состояние новорожденного младенца. Таким образом, Платон рассматривал детство как конец существования, возвращение к исходной точке после долгого путешествия. Начало было концом, а конец – началом.

У нас сложился другой взгляд на этот предмет: целое столетие со времен Первой мировой войны – массовой бойни, унесшей вследствие приказов безответственных полководцев жизни почти всех тех, кто по возрасту подлежал призыву, – зрелость человека воспринималась как поражение; как если бы «повзрослеть» значило «чуть-чуть умереть» [3] . Война отвратительна тем, что она нарушает очередность событий и заставляет сыновей умирать прежде отцов. Именно так молодое поколение становится – возьмем сюрреализм, унаследовавший идеи Артюра Рембо, и студенческие волнения в мае 1968 года, вызванные теми же идеями, – носителем всех надежд, а то и горнилом человеческого гения. «Никогда не доверяй тому, кто старше тридцати», – скажет в 1960-е годы американский антивоенный активист Джерри Рубин, прежде чем превратиться после сорока в преуспевающего бизнесмена. Из этого нарушения привычного хода вещей возникает новая жизненная установка: культ молодости, свойственный обществу в фазе его старения; идеология взрослого человека, который хочет получить в свое распоряжение все преимущества – и безответственность юности, и самостоятельность зрелости. Культ молодости рушится по мере становления: его адепты с каждым днем понемногу утрачивают право на притязания, потому что в свою очередь стареют. Из некой призрачной привилегии они делают себе пожизненный титул. Низвергатели устоев одной эпохи становятся старомодными в другой. Сегодняшний авангардист является кандидатом в завтрашние ретрограды, юный хулиган превращает свое хулиганство в капитал и живет на его проценты. И даже беби-бумеры, эти фанатичные приверженцы культа молодости, в конце концов становятся 70- и 80-летними стариками. Для общества, где царит культ молодости, характерно то, что ему далеко до триумфа гедонизма: его члены с раннего детства одержимы страхом старения и борются с ним с помощью превентивного и чрезмерного использования медицинских средств. Но время идет, и суррогат вечной молодости выглядит все более и более фальшивым.

До 30 лет человек не имеет возраста – впереди у него вечность. Дни рождения для него – всего лишь забавная формальность, безобидные цифры. Но потом счет идет на десятки, проходит череда юбилеев: 30, 40, 50 лет. Стареть – это прежде всего вот что: твоя жизнь становится частью календаря, ты – современник минувших эпох. С возрастом время принимает человеческие черты, но вместе с тем становится и более трагичным. Грустно осознавать, что ты оказался таким же, как все, что и ты не избежал общей участи. Я достиг такого-то возраста, но я вовсе не обязан ему подчиняться: я наблюдаю явное несоответствие между тем, что значится в документах, и моими внутренними ощущениями. Когда это несоответствие становится массовым, как это происходит сегодня – в 2018 году 69-летний голландец подал в суд на государство с требованием внести исправления в его персональные данные, поскольку в душе он чувствует себя 49-летним и страдает от дискриминации и на работе, и в личной жизни, – это значит, что мы становимся свидетелями изменения общественного сознания. Изменения как к лучшему, так и к худшему. Мы заявляем о своем праве прожить жизнь несколько раз, по своему усмотрению. Мы больше не выглядим сообразно возрасту, поскольку возраст уже не налагает на нас обязательств: это всего лишь одна из переменных величин в ряду прочих. Мы больше не хотим быть связанными по рукам и ногам датой нашего рождения, нашим полом, цветом нашей кожи, социальным статусом: мужчины хотят быть женщинами и наоборот или же ни теми и ни другими, белокожие хотят выглядеть как чернокожие, старики – как юнцы, подростки подделывают документы, чтобы иметь право употреблять алкоголь или пройти на дискотеку, статус человека становится зыбким во всех проявлениях, – мы вступаем в эпоху текучести личностей и поколений. Мы не хотим поддаваться гипнозу больших цифр, мы требуем права самостоятельно передвигать курсор, куда пожелаем. Только-только прижившись в племени 40- или 60-летних, мы принимаемся свергать прежние порядки. Возраст – условность, к которой каждый приноравливается более или менее охотно. Он предписывает индивидам определенную роль, загоняет их в рамки, которые ломаются благодаря развитию науки и увеличению продолжительности жизни. Сегодня многие стремятся вырваться из оков возраста и воспользоваться отсрочкой между зрелостью и старостью, чтобы изобрести новое искусство жизни. Мы можем назвать эту отсрочку «бабьим летом»; поколение беби-бумеров является в этом отношении первопроходцем: именно оно своим примером прокладывает путь для следующих поколений. Беби-бумеры изобрели вечную молодость, и теперь они думают, что изобретут вечную старость. Мы будем сохранять бодрость, пока наш психологический возраст не совпадает с биологическим и социальным возрастом. И пусть мы остаемся во власти природы – мы меньше, чем когда-либо, руководствуемся ее законами. Мы идем вперед наперекор всем ее правилам, ибо разрушая нас, природа в своем царственном безразличии лишь создает нас вновь.

Эта книга – одновременно и манифест, и духовная автобиография – затрагивает только одну тему: долгое время человеческой жизни. В ней рассматривается тот промежуточный период, когда человеку перевалило за 50, он уже не молод, но еще не стар, и его по-прежнему переполняют желания. В этот период перед нами со всей остротой встают главные вопросы человеческого бытия: хотим мы жить долго или насыщенно, начать все сначала или пойти по другому пути? Что, если выбрать другого спутника жизни или другую работу? Как избежать тягот существования, грусти от приближающегося заката, как пережить великие радости и великие печали? Что за сила держит нас на плаву и помогает бороться с горечью и пресыщением? Страницы этой книги посвящены всем тем, кто осенью грезит о новой весне и желает, чтобы в их жизненном цикле зима не наступала как можно дольше.

Какие изменения произошли в нашем обществе после 1945 года? Основополагающий факт: жизнь перестала быть кратким мгновением, столь же мимолетным, как промчавшийся скорый поезд, если воспользоваться метафорой Мопассана. Вернее, она стала одновременно и чересчур короткой и слишком долгой, она то волочится тяжким грузом забот, то пульсирует огнями тревожной сигнализации. Жизнь растягивается на нескончаемые периоды или же пролетает, как сон. Вообще-то, на протяжении целого века жизнь представителей рода человеческого только удлиняется – во всяком случае, в развитых странах, где ее средняя продолжительность выросла на 20, а то и на 30 лет. Это тот дополнительный отпуск, который судьба предоставляет каждому в зависимости от его пола и социальной принадлежности. Медицина, «это оружие против нашей конечности», по выражению Мишеля Фуко, дает нам возможности подновлять организм. Огромный прогресс, ибо жажде жизни в полной мере соответствует смещение возрастного порога, за которым наступает старость, двести лет назад начинавшаяся в возрасте 30 лет [4] . Средняя продолжительность жизни, составлявшая в 1800 году 30–35 лет, к 1900 году выросла до 45–50; с каждым годом она увеличивается на 3 месяца. Каждая вторая рождающаяся сегодня девочка доживет до ста лет. Вот почему вопрос долголетия затрагивает любого из нас с самого детства: он касается не только тех, кто приближается к порогу старости, но людей всех возрастных категорий. Осознание, что впереди, вероятно, еще целый век, которое наступает в возрасте 18 лет, как это происходит с сегодняшними миллениалами, полностью переворачивает наши представления об образовании, карьере, семье и любовных отношениях. Человеческое существование представляется теперь как долгий извилистый путь, по которому позволено брести неспешно, глазея по сторонам, где допускаются неудачи и на всё дается вторая попытка. Отныне, считаем мы, у нас есть время: нет нужды спешить, вступая в брак и производя потомство до 20 лет, торопиться завершить образование. Мы можем получить несколько образований, попробовать себя в нескольких профессиях, сменить нескольких супругов. Требования, предъявляемые нам обществом, можно не то чтобы игнорировать, но обойти. Тем самым мы приобретаем еще одно достоинство: снисходительность к собственным метаниям. И добавляем к нашим недостаткам еще один: растерянность перед выбором.

50 лет – это тот возраст, когда человек начинает чувствовать быстротечность жизни. В это время у него возникает ощущение некой подвешенности, пребывания сразу в двух состояниях. Когда-то давно время представляло собой движение к определенной цели, духовному совершенствованию или осуществлению мечты; время было вектором. Ныне между двумя периодами жизни возникает пауза, которой прежде не было. О чем идет речь? Об отсрочке, которая, как заклинившая дверь вагона, позволяет сохранять доступ к радостям жизни. Восхитительный подарок, переворачивающий с ног на голову всё: отношения между поколениями, положение лиц наемного труда, вопросы семьи и брака, финансирование социального страхования, выплаты недееспособным гражданам. Между зрелыми и пожилыми людьми появляется новая возрастная категория, «старшее поколение» или, если воспользоваться латинским термином, поколение «seniors» [5] : они еще находятся в хорошей физической форме, а по уровню обеспеченности часто опережают другие слои населения. В этот период многие, вырастив детей и выполнив свой семейный долг, разводятся или вступают в новый брак. Эти изменения происходят не только на Западе; в Азии, Африке, в странах Латинской Америки падение рождаемости сопровождается старением населения – вне зависимости от материальных условий в том или ином государстве [6] . И повсюду власти мечтают обязать эту часть населения работать до 65 или 70 лет. Старость перестала быть счастливым жребием, выпавшим на долю тех немногих, кто достиг пожилого возраста, отныне это будущее большей части человечества, и единственное исключение составляют белокожие американцы, представители рабочего класса, среди которых наблюдается тревожный рост смертности [7] . В 2050 году число пожилых людей на земле по всем расчетам будет вдвое превышать число детей. Другими словами, человек теперь проживает не один, а несколько периодов старости, а слово это должно обозначать лишь период, непосредственно предшествующий смерти. Нужно задуматься о том, чтобы разработать более точную возрастную шкалу.

Однако быстротечность жизни является также фактором, влияющим на ее интенсивность, и объясняет лихорадочное стремление некоторых людей урвать все возможное от оставшихся дней в попытке нагнать то, что когда-то было упущено, или продлить то, что есть. В этом преимущество «обратного отсчета»: мы с жадностью наслаждаемся каждым моментом. После 50 лет жизнь воспринимается как что-то неотложное, как источник неиссякаемого разнообразия желаний [8] . Тем более что в любой момент нас могут унести болезнь или несчастный случай. «Из факта, что я существую сейчас, не следует, что я должен существовать и потом» [9] , – говорил Рене Декарт. Неуверенность в завтрашнем дне, несмотря на развитие медицины, ощущается сегодня не менее трагично, чем в XVII веке, и дни за днями мелькают столь же стремительно. Увеличение продолжительности жизни – это статистический факт, но вовсе не гарантия лично для тебя. Нужно забраться на конек крыши, чтобы панорама открылась с обеих сторон.