Недолговечная вечность. Философия долголетия

Брюкнер Паскаль

Здесь следует провести различие между будущим как грамматической категорией и тем будущим, которое как экзистенциальная категория предполагает не возможное, но мыслимое и желаемое «завтра». Первое нам назначено, второе мы строим сами, первое предполагает пассивное участие, второе – осознанную деятельность. Пусть завтра будет холодно или пойдет дождь, я все равно отправлюсь в путешествие – потому что я так решил. Мы можем оставаться живыми очень долго, но будет ли это существованием в том смысле, в котором Хайдеггер различал «существование» ради самого существования и «существующее» как устремленное вперед [10] . Для человека «самый тяжкий гнет – существовать, но не жить» [11] , – говорил то же, но более простыми словами Виктор Гюго. Что делать с этими лишними двадцатью или тридцатью годами, нечаянно свалившимися на нас? Мы находимся в положении солдат, которые подлежали демобилизации, а им вдруг предлагают снова ринуться в бой. Уже отыграны и первый, и второй тайм, и кажется, наступает время подведения итогов, – тем не менее жизнь продолжается. Старость, как это ни парадоксально звучит, является утешительной надеждой для тех, кто боится жить и кто говорит себе, что там, в конце долгого пути, его ждет райское отдохновение, когда можно будет сложить руки, сбросив с себя тяжкий груз забот. Бабье лето жизни, которое продлевает теплые деньки, откладывая приход зимы, – чего раньше не случалось в истории человечества, – рушит их надежды. Эти люди хотели удалиться на покой, а им приходится оставаться в строю.

10

См.: Heidegger M. Qu’est-ce que la m'etaphysique? Questions I, II. Gallimard, 1938. P. 34–35.

11

Hugo V. Les Ch^atiments. Hachette, 1932. P. 337.

Получение

отсрочки – на первый взгляд лишенной всякого смысла – одновременно и вдохновляет и подавляет. Немало лишних дней, полученных в дар, нужно чем-то наполнить. «Мое развитие – обнаружить, что я перестал развиваться» [12] , – напишет Сартр в «Словах» в 1964 году: в том году ему исполнилось 59 лет, и он признается в своей ностальгии по «юношескому упоению альпиниста». Изменились ли мы теперешние, полвека спустя? У нас всё меньше времени и всё меньше возможностей, но мы еще готовы к открытиям, мы способны удивляться и переживать головокружительные истории любви. Время парадоксальным образом становится нашим союзником: оно не убивает нас, но увлекает за собой, становясь вектором радости и печали, «наполовину цветущим садом и наполовину пустыней» (Рене Шар). Жизнь не спешит заканчиваться, как не спешат заканчиваться долгие летние вечера, когда воздух напоен ароматами, а за столом, полным вкусной еды, сидит теплая компания друзей, и каждому хочется, чтобы этот волшебный момент длился и не нужно было бы идти спать.

12

Sartre J.-P. Les Mots. Folio Gallimard. P. 201–202.

Долгая жизнь – это не просто дополнительные годы жизни, она в корне меняет наше отношение к существованию. Прежде всего долгожительство позволяет одновременно существовать на земле людям, принадлежащим совершенно разным временным периодам, с разными жизненными ориентирами и разной памятью. Что общего между человеком, который застал начало XX века, видел Первую и Вторую мировые войны, пережил годы послевоенного восстановления, был свидетелем холодной войны и падения Берлинской стены, – и ребенком, который родился в эпоху интернета и супертехнологий? Что общего между мной, тем мной, кем я был когда-то, – и мной, каким я стал сейчас? Единственное, что нас объединяет, – это удостоверение личности. Возникает столкновение различных точек отсчета, никак не связанных между собой, жизненные ориентиры разнонаправлены, и это создает между старшим и младшим поколениями настоящие «трудности перевода»: они больше не говорят на одном языке. Долгая жизнь примиряет в себе то, что раньше было несовместимо: сегодня мы можем быть одновременно и одним и другим – например, отцом, дедушкой и прадедушкой; или стариком и спортсменом; или матерью своих детей и суррогатной матерью, вынашивающей ребенка для своей дочери и зятя. Настоящий Мафусаил внутри и снаружи, но Мафусаил вполне бодрый и деятельный: человек может производить потомство до 75 лет и дать жизнь новому ребенку в тот самый момент, когда его старший сын подарит ему внука [13] . Таким образом, дядя или тетя могут быть на сорок лет моложе своих племянника или племянницы, а младший брат может иметь полувековую разницу со старшим братом. Благодаря достижениям науки связующая нить времен распадается, образуя новые соединения, которые уже не следуют одно за другим, но перепутаны подобно проводам коммутатора; нарушается семейная иерархия, перед нами разверзается пропасть, в которой исчезают наши прежние опоры, прежняя система координат. Если бы завтра столетние старики вдруг оказались в большинстве, они бы, возможно, смотрели на поколение семидесятилетних как на невоспитанных мальчишек и писали бы: ох уж эти юнцы, для них нет ничего святого!

13

Такой пример приводит Мишель Филибер: Philibert M. L’echelle des ^ages. P. 174.

Таково значение отсрочки: финал временно откладывается, и это порождает в нас неуверенность. Существование – уже не стрела, указывающая нам путь от рождения к смерти, но «мелодическая длительность» (Бергсон), слоеный пирог из различных временных пластов, накладывающихся друг на друга. Теперь уже не мы мечтаем, чтобы время замедлило свой бег («О время! удержи бег быстротечный свой!» [14] – взывал Ламартин, а Ален парировал: «И сколько требуется времени?»), это нам преподносят неожиданный подарок. Наслаждаться такой добавкой все равно что справлять поминки по поминкам, подобно тем больным СПИДом, которых вытащили с того света при помощи «тройной терапии». Топор палача, взметнувшись, вдруг замирает в воздухе. Течение человеческой жизни, кажется, в точности повторяет детективный роман наоборот: мы знаем, каким будет финал, знаем виновника, но не имеем ни малейшего желания его разоблачать, более того – мы прикладываем все усилия, чтобы он как можно дольше оставался неузнанным. Как только он высовывает нос, мы умоляем его: спрячься, нам нужно еще много лет, прежде чем мы найдем тебя. Последняя глава какой-нибудь книги может быть столь же захватывающей, что и предыдущие, даже если в ней всего лишь подводятся итоги того, о чем говорилось выше.

14

Перевод М. П. Вронченко. Цит. по: Французская элегия XVIII–XIX вв. в переводах поэтов пушкинской поры. М.: Радуга, 1989. С. 363. Примеч. пер.

Если привилегией юности является пребывание в неопределенности (юность не знает, чт'o должно произойти), то в период запоздалого бабьего лета мы пытаемся сжульничать напоследок. Это двусмысленный возраст, который может стать как благодатью, так и крушением. После 50 лет мы уже не беспечны, каждый стал более или менее тем, кем ему полагалось стать, и отныне он чувствует себя свободным, чтобы быть самим собой или же открыть себя «другого» [15] . К зрелому возрасту в одном и том же человеке скапливается множество разных, несхожих между собой миров, а постзрелость заново перемешивает их, как ускоритель элементарных частиц. Вновь переживаемая юность, поздний пубертат: как отмечалось многими, на закате наших дней мы думаем не столько о том, чтобы избрать жизненный путь, сколько о том, чтобы продлить нашу жизнь, дополнить ее или обогатить. Как наилучшим образом распорядиться остатком дней? This is the first day of the rest of your life — «Это первый день твоей оставшейся жизни», – говорят англичане. Остаток дней начинает свой отсчет с первого же дня жизни, но вначале он кажется бесконечным, а затем сокращается и сокращается. Время, как любовь у Платона, дитя бедности и изобилия: время – неизбежное созревание, многообещающее ожидание, дающее свои плоды, но время также – изнашивание и истощение. Становиться старше означает учиться считать: все в нашей жизни сочтено, и каждый уходящий день оставляет нам все меньше возможностей, вынуждает нас серьезно задуматься.

15

О переопределении возрастных периодов см. основополагающий труд Мишеля Филибера, упоминавшийся выше. См. также: Gauchet M. Le D'ebat 2004, 2005. № 132 и общий обзор: Deschavanne E., Tavoillot P.-H. Philosophie des ^ages de la vie. Grasset, 2007.

Однако

эта новая невероятная юность 50-летнего человека не будет отличаться какой-то сверхъестественной рассудочностью. Клод Руа удивительно хорошо подмечает «эту манеру жить, ничего не договаривая до конца». Недосказанность жизни гуманна, она оставляет нам лазейку, приоткрытую форточку. Другим суждено закрыть ее и поставить финальную точку, горячо споря о нашей судьбе. Кьеркегор в одной из своих выдающихся книг различал три этапа жизненного пути: эстетическую стадию, когда человек живет сегодняшним днем; этическую, или стадию моральной требовательности; и религиозную, или стадию осуществления [16] . Мысль очень интересная, но кто из нас мог бы разделить свою жизнь на три части с той же четкостью, как того потребовало бы оглавление диссертации? Существование – это нескончаемое введение к самому себе, и длится оно до самого конца, без всяких делений. Мы можем присутствовать во времени, только если нас постоянно выкидывает из него, если мы все время оказываемся за порогом настоящего. Нам не найти себе приюта в длительности.

16

См.: Kierkegaard S. 'Etapes sur le chemin de la vie (1845). Gallimard, 1979.

Холодный душ

Остается еще одно грандиозное надувательство: наука и новые технологии продлили нам вовсе не жизнь, а старость. По-настоящему чудом было бы, если бы мы могли достигнуть порога смерти в состоянии и с внешностью крепкого 30- или 40-летнего человека, свежего и бодрого; если бы нас могли навсегда законсервировать в том возрасте, который мы сами выберем. Даже если так называемая «технология продления жизни» и развивается в этом направлении, разрабатывая системы лечения, серии хирургических вмешательств, занимаясь исследованиями клеток и митохондрий, мы всё еще далеки от желаемого [17] . Годы обретенного отпуска превращаются в отравленный подарок: мы живем дольше, но больными, тогда как средняя продолжительность жизни в здоровом состоянии остается неизменной [18] . Медицина превратилась в машину по производству старческих недугов и деменции [19] . Нас ожидает еще двадцать лет жизни, притом что мы находимся уже в сильно потрепанном состоянии! Нам бы хотелось сохранить наш лучший облик, который мы сами выбрали бы из тех, что достались нам в удел за время нашего расцвета, или вновь обрести его с помощью скальпеля. Становиться старше терпимо, только если твои тело и ум остаются в приличной форме.

17

См.: Rosnay J. de. Les liens qui lib`erent // Schwartz L. Vers la fin des maladies? Une approche r'evolutionnaire de la m'edecine. 2019. В своем предисловии Жоэль де Ронэ воздает должное доктору Шварцу за то, что «сложность» тот заменил «простотой», благодаря чему все болезни можно разделить на несколько больших категорий, к которым применяется общее лечение. Если ему это удастся, это будет большим шагом на пути к персонализированной, предсказательной и предупредительной медицине завтрашнего дня.

18

По данным биолога Жана-Франсуа Буве, мы живем дольше, но при этом в состоянии плохого здоровья. Чтобы увеличить среднюю продолжительность жизни, необходимы дальнейшие успехи в борьбе с раком и нейродегенеративными заболеваниями и у мужчин, и у женщин. С другой стороны, если вероятность умереть в течение года составляет для столетнего старика 50 %, то после 105 лет эта вероятность уменьшается, согласно данным Элизабетты Барби из римского университета Сапиенца (ее исследование опубликовано в журнале «Сайенс» от 29 июня 2018 г.). Несомненно, новость обнадеживающая, но нужно еще дожить до этих лет, попасть в число этих счастливчиков…

19

Анн-Лор Бош, нейробиолог. См.: Le D'ebat. 2013. № 174.

Страх перед старением становится, таким образом, тем сильнее, чем больше растет продолжительность жизни и чем дальше отступает стареющая старость. Этот страх проявляется все раньше, зарождаясь уже в юности. Цветущие двадцатилетние девушки замораживают свои яйцеклетки, делают первые пластические операции – перекраивают носы, увеличивают грудь и губы, – едва вступив на жизненный путь. Пластическая хирургия становится неотъемлемой принадлежностью целого поколения, мечтающего преобразить себя даже с риском войти в сообщество клонов. Тело, данное нам от природы, совсем не то, что мы рисуем себе в мечтах; однако и полученный результат никогда с этим не совпадет. Кожа никогда не будет достаточно гладкой, операция не сделает ее в должной мере упругой или мягкой, грудь никогда не будет подтянута на нужную высоту, скулы не будут подчеркнуты как надо. Панический страх не соответствовать стандартам поселяется в нас, как только заканчивается детство. При малейшем подозрении на дряблость кожи мы начинаем делать подтяжки. Столько недугов было побеждено: остается только удивляться тому, что не удалось победить их все разом. К привычным для нас бедам добавляется то, что мы разучились переживать неудачи. Блестящие успехи медицины соблазняют нас почти гарантированной удачей.

«Со старостью скоро будет покончено», – гласил журнальный заголовок в 1992 году [20] . Это была невероятная новость. Если избавление человечества от старости – всего лишь вопрос времени, если удастся отсрочить ее наступление, повернуть вспять ход биологических часов, то совсем скоро мы повергнем и нашего последнего врага, то есть смерть. Однако для начала нам нужно вылечиться от смертельной болезни под названием жизнь: она смертельна, потому что однажды заканчивается. В нас одновременно присутствуют ужас перед дряхлостью и немощью и безумная надежда на чудо – безрассудная уверенность, питаемая последними достижениями науки, что со старостью и смертью покончено. Мы по-детски надеемся, что нас пронесет, что вопреки всему беда нас не коснется, что будут наконец открыты законы долголетия – например, благодаря эпигенетике или секвенированию ДНК сверхдолгожителей [21] .

20

Le Figaro Magazine. 1992. 14 novembre.

21

Во Франции в рамках программы фонда Жана Доссе, получившей наименование «Хронос», начиная с 1990-х гг. проводился забор крови у 90- и 100-летних стариков, а также у сверхдолгожительницы Жанны Кальман (ее рекорд долголетия поставлен под сомнение в 2018 г. российскими исследователями). В отношении эпигенетики см.: Rosnay J. de. La Symphonie du vivant. Editions LLL, 2018.

Именно в таком ключе следует понимать современное неприятие смерти, под знаменем которого выступает прежде всего трансгуманизм. Мы всё меньше проводим различий между обстоятельствами нашей судьбы, которые в силах изменить – замедлить физическое старение, продлить существование, – и обстоятельствами неизбежными – нашей конечностью и смертью. Смерть перестала быть привычным понятием нашей жизни, она превратилась во врачебную неудачу в деле предотвращения любого отказа функционировать. Наступит момент, когда мы станем возмущаться тем, что умираем, будучи уверены, что успехи в исследованиях всего через несколько лет позволили бы нам выжить. Мы – жертвы неудачного стечения обстоятельств, и время, в которое мы живем, обязано нас вылечить. Современность сулит нам возможность получить звание «живого», возможность нашего «повторного сотворения», которое не будет зависеть от игр природы. И нам уже кажутся безумными не сами эти перспективы, но промедление или те препятствия, что мешают их осуществлению. Нам удалось «преодолеть разрыв между идеальным и реальным» (К. Маркс) – эта позиция может подтолкнуть или к переустройству жизни, или к бесплодным обвинениям.