Недоступная тайна
Шрифт:
Бахтиаров зажег карманный фонарик и достал из бумажника фотокарточку Жаворонковой.
— Она?
Нина Ивановна склонилась над снимком и, не задумываясь, ответила:
— Да, это она…
Погасив фонарик и спрятав фотокарточку, Бахтиаров тихо сказал:
— Она приемная дочь Ольги Федосеевны. Но это не имеет значения. Они — как кровные родные!
— Я знаю, правда, без подробностей…
— Вы не обратили внимания на душевное состояние дочери?
— Она мне показалась спокойной…
Бахтиаров молчал. Нина Ивановна спросила:
— Как вы будете выбираться отсюда?
Бахтиаров пожал плечами.
— Ночью у меня дежурство. Можете воспользоваться моей комнатой, — предложила она.
— А это удобно?
— Конечно.
Бахтиаров проснулся в шестом часу утра. Комната, в которой он лежал на диване под накрахмаленной, пахнувшей какими-то приятными духами простыней, была чистой и уютной. Через тюлевую занавеску проникали солнечные лучи, и белая стена в углу и белый абажур лампы на маленьком письменном столе казались розовыми и узорчатыми. У противоположной стены, закрытой большим ковром бордового цвета, стояла кровать, покрытая желтым покрывалом. В центре ковра, в овальной бронзовой раме, висел портрет улыбающегося мальчика трех или четырех лет, очень похожего на Нину Ивановну.
«Ее сын», — решил Бахтиаров.
Едва он успел умыться, накинуть на себя пиджак, как в дверь комнаты раздался осторожный стук.
Вошла Нина Ивановна.
— Вы рано поднялись. Как спалось? — спросила она.
— Чудесно!
Вчерашней бледности на лице Нины Ивановны уже не было. Легкий приятный загар, покрывавший ее лицо и шею, гармонировал с естественной яркостью губ. Только карие глаза смотрели с заметной тревогой.
— Как прошло ваше дежурство? — спросил Бахтиаров.
— Оно еще не кончилось, — ответила Нина Ивановна, — но в этом отношении все хорошо. Я по другому вопросу. Вскрылось такое, что я поспешила к вам, Вадим Николаевич.
— Что случилось?
Нина Ивановна, не ответив, вышла за дверь и тут же возвратилась со знакомой уже Бахтиарову черноволосой девушкой. Теперь девушка казалась испуганной еще больше.
— Это санитарка Катя Репина из того корпуса, в котором жила Касимова, — сказала Нина Ивановна, подталкивая вперед смущающуюся девушку. — Ночью она мне рассказала… Говори, Катя.
Катя подняла заплаканные глаза, внимательно, сквозь слезы посмотрела на Бахтиарова, вздохнула и тихим голосом проговорила:
— Самое досадное, что я поступила как круглая дурочка.
Катя помедлила еще немного и заговорила негромко:
— Вчера, в третьем часу дня, когда все отдыхающие были на прогулке, я обходила палаты. В восьмой палате застала постороннего мужчину. Он стоял на коленях возле койки Касимовой и рылся в чемодане. Я испугалась, но все же спросила, что ему нужно. Поднявшись, этот человек засмеялся и шагнул ко мне. Я хотела бежать вон, а ноги не слушались. Тут он оттеснил меня от двери и, сказав, что прислан министерством проверять условия жизни в санатории, сфотографировал похожим на зажигалку аппаратом. Объяснил, что моя фотокарточка будет показана министру. Когда я осталась одна в палате, то закрыла чемодан и задвинула его под койку. Только тут бросилась из палаты, чувствуя неладное. Мужчины нигде не было. Добежав
— Может быть, мужчина был с какой-нибудь другой женщиной, а вы ее приняли за Касимову? — спросил Бахтиаров.
— Это была Касимова, — уверенно ответила Катя. — На ее плечи был накинут ярко-зеленый газовый шарф, а такого ни у одной женщины в санатории нет. Она говорила, что шарф этот привезла с фестиваля из Москвы ее дочь…
— Когда ее нашли мертвой, — вставила Нина Ивановна, — зеленый шарф был на ней.
Бахтиаров кивнул. Он знал об этом подарке Жаворонковой.
— А вы уверены, Катя, что с Касимовой к парку шел именно тот, которого вы застали в палате?
— Уверена, — коротко ответила Катя.
— Обрисуйте его внешность, как одет?
Катя некоторое время смотрела на окно, губы ее при этом шевелились, будто она произносила одной ей слышные слова. Потом, прямо взглянув на Бахтиарова, ответила:
— Высокого роста, широкоплечий, но сдавленный в груди. Голова маленькая. Вот как шишечка на кофейнике, — кивнула Катя на белую тумбочку с посудой, стоявшую возле окна.
Бахтиаров взглянул на никелированный кофейник и снова перевел взгляд на девушку. А она, довольная сравнением, слегка улыбнулась и продолжала:
— Верно говорю: похожа. Вот какое у него лицо, сказать не могу. Одет в серый костюм, на ногах белые туфли на толстой подошве, а на голове белая шляпа с узенькой черной ленточкой… Вот какой у него галстук… Да, галстука не было! Воротник голубой рубашки расстегнут, и на груди я заметила густые колечки волос.
Бахтиаров задумался. В глазах Кати показались слезы.
— Ну почему я его не задержала… Почему? — всхлипывая, проговорила она.
Бахтиаров ласково сказал:
— Вряд ли бы вам, Катя, удалось задержать… А вы не ошиблись, когда сказали, что он вас сфотографировал?
— Нет. Он же говорил про фотокарточку, которую покажет министру.
Бахтиаров переглянулся с Ниной Ивановной. Старшая сестра серьезно сказала:.
— Катя не фантазерка.
— Катя, а почему вчера следователю из милиции вы ничего не рассказали? — спросил Бахтиаров.
— Сама не знаю. Просто не знаю.
— Вот что, Катя, — проговорил Бахтиаров. — Вы можете идти, но никому здесь об этом случае не рассказывайте. Ясно? Другое дело, если вас вызовут в город, например, в милицию, но в санатории никому. Договорились?
— Я понимаю, — вздохнув, сказала Катя и торопливо выбежала из комнаты.
— Вот, Нина Ивановна, как все оборачивается…
— Вы видите в этом прямое отношение к смерти Касимовой?
— Несомненно.
— В чем же дело?
— Сам бы хотел знать. Посмотрим, что покажет вскрытие. Мне надо посмотреть то место, где она умерла. Вы проводите меня?..
В парке в этот ранний час было пусто. Вот и аллея. Высокие березы образовали длинный коридор, наполненный зеленоватым сиянием и щебетанием птиц. Нина Ивановна шла рядом с Бахтиаровым, заложив руки в карманы халата, и слегка поеживалась от утренней свежести.