Недуг
Шрифт:
О’Брайен кивнул и пошел дальше. Пять минут спустя он распахнул дверь машинного отсека; здесь капитан Субод Гоз, еще недавно профессор Политехнического института в Бенаресе, разглядывал большую настенную схему двигателей. Капитан Гоз был еще молод — на корабле не было ни одного человека старше двадцати пяти, — но безмерная ответственность лежала на нем тяжким грузом, и оттого глаза его ввалились и под ними чернели круги. Казалось, его ни на минуту не отпускает страшное внутреннее напряжение. Да так оно и есть, подумал О’Брайен, иначе и быть не может.
Он передал
— Гм… — сказал он. — Надеюсь, у него хватило здравого смысла, чтобы не… — он вдруг спохватился, что говорит по-английски. — Ох, простите, О’Брайен! — продолжал он по-русски, и взгляд его еще больше помрачнел. — Я только что думал о Гуранине; мне, видно, показалось, что это я с ним разговариваю. Извините.
— Да ну, пустяки, — пробормотал О’Брайен. — Мне только приятно.
Гоз улыбнулся, но улыбка тотчас сбежала с его лица.
— Постараюсь больше не ошибаться. Так вот, надеюсь, у Белова хватило здравого смысла сдержать любопытство и ничего не трогать.
— Он так и сказал, что ничего не тронет. Не беспокойтесь, капитан, Белов — малый с головой. Как и все остальные: все мы — ребята с головой.
— Город в целости и сохранности… — озабоченно промолвил рослый индиец. — Там могла уцелеть и жизнь… вдруг он нечаянно пустит в ход какую-нибудь систему сигнализации, трудно даже представить последствия. Откуда мы знаем, возможно, тут сохранилось какое-то автоматическое оружие, бомбы, что угодно. Белов мог и сам погибнуть, и нас погубить. В этом городе может оказаться довольно такого, чтобы взорвать весь Марс.
— Ну, не знаю, — заметил О’Брайен. — Мне кажется, это уж чересчур. Мне кажется, вас просто преследует мысль о бомбах, капитан.
Гоз серьезно посмотрел на него.
— Да, мистер О’Брайен. Вы совершенно правы.
О’Брайен почувствовал, что краснеет. Он поспешил заговорить о другом.
— Нельзя ли мне на часок забрать Смейзерса? Вычислители как будто работают неплохо, но я хотел бы лишний раз проверить кое-какие схемы — мало ли что, чем черт не шутит…
— Я спрошу Гуранина, может ли он обойтись без Смейзерса. А что ваш помощник?
Штурман скорчил кислую мину.
— В электронике Колевич смыслит вдвое меньше Смейзерса. Он превосходный математик, но не более того.
Гоз посмотрел испытующе, словно стараясь понять, только ли в электронике дело.
— Очень может быть. Да, кстати. Я хочу вас просить до отлета на Землю не покидать корабля.
— Что вы, капитан! Я хотел бы поразмяться. И я имею такое же право, как и все… выйти… выйти в иной мир.
О’Брайен и сам чуточку смутился от таких громких слов. Но, черт побери, не для того же он пролетел сорок миллионов миль, чтобы глядеть на Марс в иллюминатор!
— Размяться можно и на корабле. Прогулка в скафандре — небольшое удовольствие, это вы знаете не хуже меня. А насчет иного мира — вы уже выходили в него, О’Брайен, вчера, когда мы торжественно установили знак экспедиции.
О’Брайен посмотрел мимо Гоза в иллюминатор. Вот она виднеется, белая трехгранная пирамидка, которую они вчера установили
«ПЕРВАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ ЗЕМЛЯ — МАРС ВО ИМЯ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА».
Тонко придумано. И очень по-индийски. Но хватает за душу. Да и все в этой экспедиции хватает за душу.
— Вы слишком ценный человек, чтобы вами рисковать, О’Брайен, — объяснял между тем Гоз. — Мы в этом убедились на пути сюда. Никто не может в случае надобности так быстро и точно рассчитать внезапную перемену курса, как электронные вычислители. А поскольку вы помогали их проектировать, никто не справится с ними лучше вас. Поэтому мой приказ остается в силе.
— Полноте, не только света, что в окошке: у вас есть в запасе Колевич.
— Минуту назад вы сами сказали, что Семен Колевич недостаточно искушен в электронной технике. Если в вычислителях что-нибудь разладится, надо будет привлечь Смейзерса, чтобы они с Колевичем управлялись вдвоем, а это не наилучший способ делать дело. И я подозреваю, что Смейзерс плюс Колевич — это еще не равно Престону О’Брайену. Нет, весьма сожалею, но рисковать мы не можем: вы человек незаменимый.
— Хорошо, — негромко сказал О’Брайен. — Приказ есть приказ. Но в одном я все-таки не согласен с вами, капитан. Вы знаете не хуже меня, что на корабле есть только один незаменимый человек. И этот человек — не я.
Гоз что-то проворчал и отвернулся. Вошли Гуранин и Смейзерс, скафандры они оставили в тамбуре. Капитан и главный инженер коротко посовещались по-английски, и Гуранин, почти не сопротивляясь, уступил Смейзерса О’Брайену.
— Но не позже трех он мне понадобится.
— Вы его получите, — по-русски пообещал О’Брайен и увел Смейзерса, а Гуранин заговорил с капитаном о ремонте двигателя.
— Как это он тебя не заставил написать на меня официальную заявку! — заметил Смейзерс.
— У него в машинном отсеке свои заботы. Том. И, ради всего святого, говори по-русски. Неровен час, услышит капитан или кто-нибудь из них. Ты что, хочешь под занавес затеять ссору?
— Я не нарочно, Пресс. Просто забылся.
О’Брайен и сам знал, что забыться очень легко. И почему правительство Индии не пожелало, чтобы все семеро американцев и семеро русских изучили хинди? Тогда все в экспедиции объяснялись бы на одном общем языке — на языке капитана. Хотя ведь родной язык Гоза — бенгали…
А впрочем, очень понятно, почему индийцы настояли, чтобы участники, готовясь к экспедиции, кроме многого другого, овладели еще и этими двумя языками. Надеялись, что если русские между собой и с американцами будут говорить по-английски, американцы же станут отвечать им и между собой объясняться по-русски, в пределах корабля будет кое-что достигнуто, пусть даже и не удастся достичь политических целей всемирного масштаба. А когда экспедиция возвратится, каждый из ее участников станет распространять у себя на родине усвоенные за время полета идеи дружбы и сотрудничества во имя жизни на Земле.