Нефор
Шрифт:
Марк, пританцовывая, вернулся в кресло и закурил. В комнату вошла Лола. Она, одновременно бессмысленно и задумчиво, посмотрела на Гарика, почесала кислотную шевелюру и, ни слова не говоря, зарылась в диван. Приятное лицо скрылось под крашеной синевой.
Следующие полчаса Наумов рассказывал о клубе, в котором, как во взбесившейся утробе, чуть ли не каждый сейшн рождались новые модные группы. Он говорил про рок-н-ролл и наркотики. Потом про наркотики и рок-н-ролл. И снова про наркотики, ярым ненавистником которых видел Марка Гарик в прошлый раз. Рассказывал про «русского кобейна» по имени Рэтд и про то, как две
Гарик наблюдал за Лолой, развязно вытянувшейся на диване. Потягивая пиво, он не слышал Наумова: кроме стрингов и задравшейся выше груди маечки на девушке не было ничего.
Тусовщицы Градска редко отличались подобным сложением. Гарик подумал, что, наверное, было бы неплохо когда-нибудь переехать в Петербург. При условии, что все неформалки там похожи на эту. Лола казалась спящей, но быстро вздымающаяся грудь не врала.
– Гарик! Гарик, мать твою! Оглох? Пива дай, говорю.
– Прости, я не расслышал. Ты бы дикий музон этот убавил малость.
– Эта группа называется «Ярость против машины» и её нельзя слушать тише. Ты вообще слышал, о чём я говорю?
– Не ори, девушка спит.
– Я говорю, знаешь, почему люди искусства чаще всех остальных торчат?! – проорал Наумов.
– Не задумывался.
– Зря! – приподнявшись, он ткнул Гарика пальцем в плечо. – Гопник и художник под кайфом переживают не одно и то же. Врубаешься?
– Не совсем.
Лола сладко потянулась и просунула большой палец между бедром и стрингами. Гарик ощутил сухость во рту и откупорил следующую бутылку.
– Воображение у художника богаче, дубина! И под наркотой оно стимулируется. Гопнику скучнее. Ему что нажраться, что нанюхаться – один хрен. Видел бы ты, какие я под грибами… Да трахни ты её уже, боже мой!
Гарик тихо вздрогнул и громко изумился.
– А ты думал, она здесь вроде картины на стене? Затем и прибыла. Давай. Она тебе как родному сделает.
Наумов поднялся, сгрёб пакет с пивом и удалился на кухню. Лола щурилась на Гарика распутными глазами и перебирала длинными пальцами волосы. До встречи с Катей избегавший женского общества, Гарик не двигался и озадаченно смотрел на идеально сложенную девицу, которой можно было овладеть, не сходя с места. Что и вышло буквально: не дожидаясь, пока гость обретёт решимость, Лола подползла к нему на четвереньках, цокнула серьгой в языке об зубы, и расстегнула его джинсы.
11
Июль удивил обилием дождей и полным отсутствием тополиного пуха, которым город обычно покрывался как снегом, вызывая приступы аллергии и пожары.
Красивые голоногие девушки бегали под дождём и вкусно пахли. Их влажные волосы вились, по лицам тонко сочилась тушь, и они казались ещё красивее и голоногее. Беззащитно вжимая голову в плечи, они семенили каблуками и жались к домам, пытаясь укрыться от капель под узкими козырьками стоков. Гарик сидел на подоконнике, наблюдал за ними и курил. Окна наумовской квартиры распахивались на центральную
Он курил и думал. Не о дожде, не о дождливых девушках, не о минете и проколотом языке.
И не о Кате.
В нём ничего не переменилось и не перевернулось. Будто ценностный термометр лопнул от перегрузки и перестал функционировать. Плохое не казалось плохим. Что такое хорошо он сейчас вообще не знал. Но именно отсутствие перемен стало переменой: он не чувствовал ничего. Совсем. Ему даже не было плохо. Ему никак не было.
Дождь зарядил лет на сто. Однородное, как цемент на ногах утопленников Мичигана, небо свинцом накрывало Градск и походило на необъятный пресс, опускающийся на лоснящиеся улицы.
В комнате давно стояла тишина: кассетник зажевал плёнку и выключился. С кухни долетали обрывки песни:
«Исполнен предпоследний приговор,
Все взносы за апрель вознесены
И сны висят над прорубью весны.
Столетний дождь».
Гарик докурил и выбросил в дождь бычок.
«Это звёзды падают с неба, окурками с верхних этажей».
В ванной журчала душем Лола. На кухне, по обыкновению углубившись в стол, спал Марк. У окна, эстетски развалившись, задумчиво курил под дягилевский голос Арсений. Он приветливо улыбнулся показавшемуся на пороге Гарику и протянул ему дымящуюся трубку. Гарик вежливо отмахнулся и по-хозяйски уселся за стол, попутно вынимая из спящей руки Наумова початую бутылку. Пригубил выдохшийся суррогат и поморщился.
– Не любишь пиво? – проницательно улыбнулся Арсений.
– Пиво – очень люблю.
Он отыскал свой пакет в ногах Наумова и вытянул оттуда пару зелёных «троек».
– Будешь?
Арсений кивнул. Даже то, как он кивал, выдавало в нём чужеземца.
– Тебя ещё менты не тормозили? – смерил петербуржца взглядом Гарик и протянул ему бутылку.
– Нет.
– Странно.
– Почему?
– Для наших мест слишком экстремально выглядишь. Будь я ментом, подумал бы, что ты малолеткам в школах дурь толкаешь.
– Серьёзно?
– Для наших мусоров «неформал» и «наркоман» – одно и то же.
Арсений даже перестал коптить трубкой.
– Ты по городу-то прошёлся хоть десять минут? Или кроме вокзала ещё не видел ничего?
– Мы с Наумычем и Лолой сюда от вокзала пешком пришли.
Гарик удовлетворённо и убедительно кивнул:
– Тогда ты точно – либо наркоман, либо эталон похуизма. Хотя, наверное, просто чужак. Очень не рекомендую тебе одному из дома выходить.
– Вот как? – бровь слегка изумилась над толстой оправой.
– А девочке твоей – тем более.
– Она не моя девочка.
– Нет?
– Нет. Она сама по себе девочка. Своя собственная.
– Как вас в нашу дыру-то занесло? Чем это тело вас заманить сумело? – срифмовал Гарик и толкнул Наумова в плечо. Наумов хрюкнул и внушительно захрапел. Арсений равнодушно пожал плечами, зарылся руками в карманы и зашуршал:
– А почему бы и нет? – Он потянулся. – Лето, жара, рок-фест прошёл, до «Казантипа» ещё месяц.
– До чего?
– Забей, – махнул Арсений и вынул из кармана целлофановый пакет с зелёно-коричневой субстанцией.