Неформат
Шрифт:
О'Кей, — сказал я, — двое суток он у меня тут просидит. Вам этого хватит?
— Да! Да! — вдруг заорал Умница и рванулся к двери.
Но Дина успела первой и оказалась на его пути, крича:
— Нет! Мы с рэбе не успеем! Минимум — три дня! Да, рэбе? А то он отменит чек!
Я осклабился:
— А как он сможет отменить чек, хотел бы я знать? Нет, ни один чек он уже никогда не отменит.
— А нельзя ли его вообще не… отпустить дня через четыре? — вдруг спросил Умница. — Ибо сказано же вам «не убий»… — он пристыженно замолчал, словно сам усомнился в сказанном.
— Как
И тут Плоткин сломался. И плачущим голосом сказал:
— Рабби Зельцер… это будет точно такое же убийство, просто другими руками… если я сегодня вечером не передам деньги по назначению, меня все равно убьют. И Борю, если он окажется рядом — тоже. Но сначала они будут нас пытать и узнают кто забрал их деньги. А потом найдут и вас. И тоже убьют. И детей моих убьют, и жену мою убьют, и наложницу…
— Это кто же здесь наложница?! — завопила Дина.
— Варвару я имел в виду, — злобно пояснил Эфраим. — Лучше убейте меня сразу. Только и вам не жить, — трагически добавил он.
— Надо помочь этому еврею выпутаться из беды, — наконец изрек Умница слова достойные раввина и духовного лидера. После чего требовательно посмотрел на меня.
Я пожал плечами:
— Можно и помочь… — Я вдруг вспомнил про «зайчикофф». И сымпровизировал: — Только кто тогда, рабби Зельцер, поможет бедным агунот? Сколько будет самоубийств среди этих несчастных еврейских женщин, отчаявшихся создать еврейскую семью с любимым человеком? Сколько еврейских детей не родится? Сколько будет сделано абортов? Сколько евреев должно будет вести презренную жизнь мамзера? Сколько их всех будет? Десятки? Сотни? Допустимо ли спасти несколько жизней, чтобы загубить многие?! Имеем ли мы право лишить надежды этих брошенных женщин и отдать деньги Эфраиму? Те самые деньги, которые так нужны для эффективного розыска их беглых мужей!
Наступила тяжелая пауза. Умница смотрел на меня так, словно увидел впервые. Пальцы его слегка шевелились. Не исключено, что он мысленно набирал телефон амбуланса. И продолжал всматриваться в меня с каким-то отчаянным ожиданием. Черта-с-два, не дождется, что подмигну. И я, невозмутимо приподняв бровь, продолжил:
— Рабби Зельцер! Я вижу, что вам тяжело принять мои светские доводы. Но ведь в основе их лежит сострадание к моему народу. Так?
Плоткин тяжело задышал, отвернувшись.
— Мне тоже его жаль, — сказал я, указав стволом на Эфраима. — Но надо уметь выбирать. Кто за агунот?
Мы с Диной подняли руки. Она обе, а я левую, правая при этом, случайно конечно, дернулась в сторону Умницы. Он тут же наклонился завязать шнурок.
— Кто за Плоткина?
Плоткин, не поднимая головы, поднял руку.
Умница завязывал второй шнурок.
— Итак, — деловито сказал я, — двумя голосами «за», одним воздержавшимся и одним недействительным… Короче, всё всем и так ясно. Не всегда все надо формулировать.
Умница вдруг вскочил. Но не пошел к двери, где я уже готовился его перехватить, а заходил
— Не бывает безвыходных ситуаций! — произнес он то, что давно должен был. — У нас есть огромные деньги и полицейский с большим опытом. — Под ждущим огненным взглядом Дины, Умница распалился и развил мысль, — С Божьей помощью, мы найдем способ и помочь нашим агунот, и спасти Эфраима, его чад и домочадцев от лютой смерти. Правда, Боря?
Я пожал плечами:
— Я человек конкретный. Мне нужна четкая и достоверная информация. Чьи деньги. Кто претендует. Кто угрожает. Мотивы. Адреса. Явки. Пароли. Если Эфраим будет откровенен, то спасем. С Божьей помощью, понятное дело. А будет темнить и недоговаривать, то… сам виноват.
И тогда Плоткин начал давать чистосердечные показания. Когда выяснилось, что деньги уведены у Наума, я изобразил радостное оживление:
— Так это же деньги моего тестя! А он, между прочим, хочет меня убить, — я посмотрел на Умницу, ища подтверждения. Он не возражал. — Тогда я, на правах родственника, претендую на свою долю. Это уникальный случай, когда мои принципы позволяют мне украсть. Причем сразу и много. И я не намерен его упустить!
Никто не возражал. И Эфраим продолжил дозволенные речи.
— Все ясно, — подвел я итог Эфраимовому повествованию. — Ты, действительно, должен отдать деньги этому Ливанцу в присутствии Ронена. Раз твои дети и же… и налож… и их мать в руках Ронена — у нас нет выбора. Но! — я строгим взглядом стер с лица Умницы грустную улыбку облегчения. — Но деньги должны оказаться у нас.
Умница снова улыбнулся. На этот раз той самой сочувственной улыбкой, которой он обычно сопровождал «умные» разговоры со мной.
24. «На полочке стоял чемоданчик…»
Роскошный зеленоватый кабинет выглядел изнутри гораздо уютнее, чем на телеэкране. Сплошные драпировки, тяжелые бархатные складки и струящаяся зелень — живая растительная и неживая драпировочная. Не хватало только заплесневелой шкуры О'Лая. Непростой кабинетик. Возникало ощущение, что находишься под королевской юбкой — интим, таинство и допуск, да еще чувство отгороженности и защищенности. Хозяин ресторана, наверное, Саньке очень многим обязан. Иначе он ни за какие деньги не позволил бы нам вытворять то, что происходило только что в этом отдельном кабинете.
Сразу появились официанты в темно-зеленых фраках, быстро и споро навели порядок и принялись накрывать на стол. Я попросил их принести видик, пошел в «кинобудку» и забрал кассету.
Когда я вернулся, на столе уже стояли бутылки любимых Санькиных напитков. Я зачем-то залепил жвачкой объектив скрытой в драпировке видеокамеры и поднял ближайшую рюмку:
— Предлагаю выпить за важнейшее из искусств, коим для нас в данный момент является кино. А именно вот это, — я помахал черной коробочкой. — Сейчас мы его и посмотрим. А Фима нам все переведет.