Негасимое пламя
Шрифт:
Элизабет никогда не пользовалась ничьим вниманием. И сама не давала к этому поводов, как эта новенькая девушка и некоторые машинистки. Естественно, что все девушки и репортеры при случае задевали и поддразнивали друг друга; но эта рыженькая, но мнению Джонни Лонга, перебудоражила всех — и женщин и мужчин. Джонни относился к ней так же неодобрительно, как и Элизабет. И то, что говорила о ней Элизабет, было истинной правдой. Девушка и впрямь не могла написать даже самой короткой заметки — обязательно что-нибудь да напутает! Когда приходили гранки, Дэвид безжалостно исчеркивал их вдоль и поперек своим синим карандашом. Гранки бывали буквально испещрены его поправками, и это приводило в ярость наборщиков.
Дэвид никогда не говорил с девушкой, хотя не раз встречался с ней
Резкие звонки трамваев, гудки и визг тормозящих машин, выкрики мальчишек-газетчиков доносились до него сквозь грохот и гул уличного движения. Позднее, когда этот гул немного утихнет, грузовики, груженные газетной бумагой, загромыхают по булыжникам мостовой в переулке, позади здания обеих редакций. Это здание никогда не пустело и не затихало совсем. Даже когда умолкал шум и спадало напряжение трудового дня, оно продолжало гудеть, как улей, в котором никогда не прекращается жизнь.
Дэвид нажал кнопку на своем столе, чтобы вызвать рассыльного, который обычно сразу же бросался на звонок. Но в коридоре не слышно было топота бегущих ног и развязный подросток не появился на пороге. С раздражением Дэвид снова надавил на кнопку звонка. Конечно, чертенок уже улизнул, хотя по правилам полагалось, чтобы рассыльный для особых поручений дежурил до ухода главного редактора. Правда, уже поздно: смешно думать, что мальчишка надолго задержится после окончания рабочего дня.
Дверь кабинета оставалась закрытой. Дэвид распахнул ее настежь. В коридоре — ни души. Он направился в комнату рассыльных. Старший рассыльный тоже исчез. Проходя по коридору, он заглянул в комнату репортеров, где еще два-три часа назад стучали пишущие машинки, раздавались звонки и велись несмолкаемые телефонные разговоры. Сейчас машинки и телефоны безмолвствовали. На полу валялись папиросные окурки и скомканные типографские оттиски. На него пахнуло знакомым запахом насквозь прокуренного помещения. Пусто было и в комнате, где за овальным столом обычно сидели помощники редактора, внимательно читающие гранки. Кое-где но стенам висели наколотые на гвоздях газетные полосы. Они были еще теплые на ощупь, и Дэвид догадался, что паровое отопление не выключалось здесь весь день. В его кабинете было на несколько градусов прохладнее. Он предпочитал работать, когда было свежо. В холодном воздухе голова яснее и лучше думается.
В кабинете редактора отдела светских новостей горел неяркий свет. Неужели Мисс Колючка до сих пор еще не ушла? Приглушенный стук машинки доносился из ео комнаты, как голос одинокой ночной птицы. Чуть поодаль слышался негромкий треск и щелканье телетайпов, несущих из-за океана нескончаемый поток новостей.
И все же какое-то необычное спокойствие, подобное затишью после ураганного шквала, царило в помещении редакции. Дэвидом овладело тоскливое чувство. Ему нравилось слышать в конце дня веселые крики и возню мальчишек из комнаты рассыльных, взрывы смеха из репортерской, когда спадает общее напряжение и люди начинают обмениваться шутками и замечаниями по поводу новостей, разбирая плащи и шляпы, или толпясь на площадке у лифта. Ему было неприятно молчание огромных ротационных машин, пусть даже временное. Их грохот ночью и днем как бы утверждал его организаторский талант. А их бесперебойная работа означала растущие прибыли компании. После того как неутомимые гиганты отпечатывали тираж «Диспетч» и «Баджет», они переключались на печатанье провинциальных газет и других изданий. Ночная смена еще не вышла на дежурство, подумал Дэвид.
Непреодолимый импульс побуждал его снова обойти все цеха, которые в течение долгих лет были его владением. Он испытывал настоятельную потребность сделать смотр созданному им предприятию, тщательно продуманный план которого, претворившись в организацию людей и машин, являлся живым воплощением его мечты о создании крупной, влиятельной и популярной газеты. Этот день не был еще последним днем его пребывания на посту
«Бежать — вот в чем спасение! Снова обрести свободу, стать самим собой!» Но где-то в глубине его души все еще гнездился древний инстинкт слепой преданности, и он не мог покинуть свое детище без чувства мучительного сожаления. Так много самого себя вложил он в создание этого точного и сложного механизма!
Это благодаря его энергии и инициативе типография газеты располагала самым современным оборудованием. Это он привлек в газету самые лучшие силы.
Вид пустого коридора, ярко освещенного лампами дневного света, установки которых он недавно добился от правления, сейчас подействовал на него удручающе. Младшие редакторы и репортеры отправились, по всей вероятности, в ближайшие пивные выпить на ходу кружку-другую, а он по опыту знал, что это могло затянуться; за кружкой пива и разговорами они частенько засиживались до самого ужина, а то и до позднего вечера.
Вот в наборном цехе жизнь, наверное, еще не совсем замерла: там должны идти приготовления к ночной смене.
Дэвид медленно подошел к лифту. Дверцы автоматически раздвинулись. Он ступил в ярко освещенную кабину и нажал кнопку четвертого этажа, где помещался наборный цех.
Проходя через корректорскую, которая вела в наборный цех, он увидел несколько человек, склонившихся над черновыми оттисками, которые следовало передать ночной смене. На корректорах лежала обязанность замечать все ошибки в области грамматики, орфографии и пунктуации, все опечатки и погрешности стиля, дающие возможность усмотреть клевету или диффамацию. Среди корректоров было немало старых журналистов, оставшихся не у дел; они всегда жаловались на необходимость засиживаться по вечерам, но в большинстве своем были рады дополнительному заработку. Кое-кто из них, нахмурившись, с удивлением посмотрел на Дэвида. «Какого черта Д.-Д. бродит тут в неурочный час?»
Дэвид знал об этих жалобах, но сейчас ему было не до того. Ему просто хотелось убедиться в том, что новая установка в наборном цехе обеспечивает выполнение всех сложных производственных процессов.
Когда он вошел, дежурный по цеху сторож, в обязанность которого вменялась охрана ценного оборудования, угрюмо его приветствовал:
— Добрый вечер, сэр.
Уборщицы, протиравшие швабрами помещение и подбиравшие с пола скомканную бумагу, обрывки картона и промасленную ветошь, с любопытством взглянули на главного редактора. Они, как и сторож, недоумевали, что он делает здесь в столь поздний час.
— Привет, Гарри! — ответил Дэвид в своей обычной дружелюбной манере. — Как ваш ревматизм?
— Хуже некуда, — проворчал сторож. — Придется, видно, бросить эту проклятую работу и зимой по ночам не вылезать из постели.
— Что ж, пожалуй, вы правы, — отозвался Дэвид, внимательно осматривая цех острым критическим взглядом, в котором промелькнула тень разочарования: ночная смена еще не приступила к работе. — Мне бы хотелось взглянуть, как работает новый «уинклер».
Он привык видеть цех в лихорадочной спешке, когда в шуме и грохоте готовился первый выпуск «Диспетч». Стучали линотипы, молниеносно отливая строки. Метранпаж, которому по правилам профсоюза печатников запрещалось прикасаться к шрифту, читал линотипные строки так же быстро, как читают обычную печать, и тут же подкраивал гранки, чтобы статьи уместились в положенном месте. Наборщики правили набор и вставляли готовые полосы в алюминиевые рамки. Стереотиперы устанавливали печатную форму на плите матричного пресса, поверх нее клали увлажненный матричный картон, покрытый резиновой прокладкой, после чего плиты пресса сближались, прижимая картой к форме и выжимая из него влагу, — так получалась матрица — точное воспроизведение наборной формы.