Негде спрятаться. Эдвард Сноуден и зоркий глаз Дядюшки Сэма

Гринвальд Гленн

Поскольку правительство манипулировало страхом перед терроризмом, гражданское население не смогло должным образом оценить опасность, связанную с повсеместной слежкой.

Даже если бы угроза терроризма соответствовала заявленному правительством уровню, это все равно не может оправдать программу слежки АНБ. Помимо физической безопасности такое же, если не большее, значение имеют и другие ценности. Понимание этого заложено в политической культуре Соединенных Штатов с момента образования нации и является не менее важным и для других стран.

Государства и люди постоянно делают выбор, согласно которому ценность неприкосновенности частной жизни и свобода оказываются выше других ценностей, таких как физическая безопасность. Действительно, основная цель Четвертой

поправки к американской Конституции состоит в том, чтобы запретить определенные действия полиции для наведения порядка, даже если бы они позволяли снизить преступность. Если бы полиция могла вломиться в любой дом без ордера, было бы проще арестовать убийц, насильников и похитителей. Если бы правительству было разрешено разместить камеры в каждом доме, то количество преступлений, вероятно, упало бы очень сильно (это, безусловно, верно в случаях домашних краж, тем не менее большинство людей испытывают отвращение от одной только мысли об установлении камер). Если бы ФБР было разрешено прослушивать наши разговоры и просматривать наши сообщения, тогда, скорее всего, можно было бы предотвратить и раскрыть широкий спектр преступлений.

Но Конституция была написана для того, чтобы предотвратить подобные «профилактические» вторжения со стороны государства. Ограничив эти действия, мы сознательно допускаем вероятность увеличения преступности, но при этом мы готовы подвергнуть себя более высокой степени риска. Все дело в том, что абсолютная физическая безопасность никогда не была и не будет нашим единственным приоритетом.

Выше собственного физического благополучия мы ставим ценность неприкосновенности нашей частной жизни — "личности, дома, документов и имущества", об этом и говорится в Четвертой поправке. Мы поступаем так потому, что эта сфера нашей жизни тесно связана с ее качеством — именно благодаря неприкосновенности частной жизни мы можем творить, исследовать и наслаждаться близкими отношениями.

Отказ от приватности в погоне за абсолютной безопасностью вреден как для здоровья психики и жизни человека, так и для здоровья политической культуры. Стремление к безопасности может привести к жизни в парализующем страхе, а это означает никогда не ездить на машине и не летать на самолете, никогда не заниматься ничем, что связано с риском, никогда не ставить «качество» жизни выше «количества» и платить любую цену ради того, чтобы избежать опасности.

Именно поэтому излюбленная тактика правительства — паникерство. Страх очень убедительно объясняет расширение границ действия власти и сокращение прав населения. С самого начала войны с терроризмом американцам начали говорить, что если они хотят избежать катастрофы, они должны отказаться от своих основных политических прав. В частности, сенатор Пэт Робертс сказал следующее: "Я — верный сторонник Первой поправки, Четвертой поправки и гражданских свобод. Но у вас нет гражданских свобод, если вы мертвы". Вторя ему, сенатор от республиканской партии Джон Корнин, который, баллотируясь на переизбрание в Техасе, снялся в видео в образе крутого парня в ковбойской шляпе, выдал трусливую оду об отказе от гражданских прав: "Ни одна из ваших гражданских свобод не будет иметь смысла после того, как вы будете мертвы".

Радиоведущий Раш Лимбо, демонстрируя невежество, спросил аудиторию: "Когда в последний раз вы слышали, как президент объявляет войну на том основании, что мы должны идти защищать наши гражданские права? Я не могу вспомнить ни одного… Наши гражданские свободы ничего не стоят, если мы мертвы. Когда вы мертвы и над вашей могилой растут ромашки, когда вы лежите в грязи внутри "деревянной коробочки", знаете, чего стоят ваши гражданские права? Шиш, ноль, ничего".

Народ, страна, которые ставят физическую безопасность превыше всего остального, в конечном счете откажутся от своей свободы и допустят к власти любое правительство, которое пообещает гарантировать полную безопасность, неважно, насколько иллюзорным будет это обещание. Однако абсолютная безопасность призрачна сама по себе, ее нельзя достичь. И ее преследование ослабляет народ и всех тех, кто гонится за ней.

Сегодня опасность, созданная государством, управляющим

масштабной системой тайного наблюдения, велика как никогда. В то время как правительство благодаря наблюдению узнает все больше и больше о том, что делают граждане, последние располагают все меньшими сведениями о том, что делает их правительство, спрятавшее свою деятельность под завесой секретности.

Трудно переоценить, насколько радикально эта ситуация изменяет определяющую динамику здорового общества и насколько сильно она смещает баланс сил в сторону государства. Паноптикон Бентама, спроектированный для того, чтобы наделить надзирателя абсолютной властью, был основан именно на этой инверсии: "Его суть, — писал Бентам, — заключается в центральном положении надзирателя" в совокупности с "наиболее эффективной конструкцией, позволяющей наблюдать и при этом не быть замеченным".

В здоровой демократии верно обратное. Демократия требует прозрачности и согласия тех, кем управляют. А это возможно, только если граждане понимают, что именно делает правительство. Предполагается, что, за редким исключением, граждане будут знать все, что делают чиновники, — именно поэтому последних и называют государственными служащими, работающими в государственном секторе, в сфере государственного обслуживания. И наоборот, предполагается, что правительство, за редким исключением, не будет знать ничего о том, чем занимаются законопослушные граждане. Именно поэтому нас называют частными лицами, ведущими свою приватную жизнь. Прозрачность для тех, кто выполняет государственные обязанности и осуществляет государственную власть. Частная жизнь — для всех остальных.

Глава 5 Четвертая власть

Одним из основных институтов, якобы предназначенных для мониторинга и проверки злоупотреблений государственной властью, являются политические СМИ. Теоретически деятельность "четвертой власти" направлена на обеспечение прозрачности политики правительства и фиксации нарушений, среди которых тайное наблюдение за всем населением Соединенных Штатов, безусловно, является одним из самых радикальных примеров. Но этот контроль эффективен только тогда, когда журналисты действуют в противовес обладающим политической властью. Вместо этого СМИ США часто отказываются от этой роли, подчиняясь интересам правительства, обосновывая, а не оспаривая его сообщения и выполняя за него всю грязную работу.

Учитывая это, я знал, что враждебное отношение к моим публикациям о данных, предоставленных Сноуденом, неизбежно. 6 июня, на следующий день после публикации первой статьи об АНБ в Guardian, New York Times написал о возможности возбуждения уголовного дела. "После нескольких лет активной, даже одержимой работы, посвященной изучению вопроса и написанию статей о правительственной слежке и о преследовании журналистов, Гленн Гринвальд вдруг оказался в точке непосредственного пересечения двух этих проблем, и, возможно, теперь он попадет под прицельное внимание федеральных прокуроров", — сообщалось в газете. Моя статья об АНБ, добавляли они, "скорее всего, заинтересует Министерство юстиции, которое агрессивно преследует разоблачителей". В статье приводятся цитаты неоконсерватора Габриэля Шенфельда из Института Хадсона, уже давно выступающего за преследование журналистов, публикующих секретную информацию, в которых он называет меня "высокопрофессиональным апологетом антиамериканизма в любых, даже самых крайних, проявлениях".

Наиболее показательная информация, свидетельствующая о намерениях New York Times, была предоставлена мне журналистом

Эндрю Салливаном, слова которого приводятся в той же статье: в дискуссии [с Гринвальдом] последнее слово всегда остается за ним" и "Я думаю, он по-настоящему не понимает, что значит управлять страной и вести войну". Позже Эндрю, обеспокоенный использованием его комментариев вне контекста, прислал мне полное интервью с Лесли Кауфман, репортером из New York Times, в котором было одобрение моей работы, что газета, по всей видимости, решила опустить. Однако еще более интересным было то, какие вопросы Кауфман прислала Эндрю для интервью: