Негодяй

Володарский Эдуард Яковлевич

Она испугалась его резкого, даже злого голоса, покорно пошла опять наверх.

— Помоги Юрию Николаевичу похоронить собаку, — сказала она, входя в комнату.

Виктор не слышал. Тогда она подошла к магнитофону и выключила его.

— В чем дело, мама? — Виктор с недовольным видом снял наушники.

— Помоги Юрию Николаевичу отнести и закопать Бека.

— Да что вы пристали ко мне со своим Беком?! — взорвался сын. — Сами убивали, сами и закапывайте!

— Что… что ты сказал? —

голос Татьяны задрожал. — Ты что, обалдел, что ли? Почему тебе все время хочется казаться хуже, тем ты есть?

— Слушай, оставь меня в покое… пожалуйста, — поморщился сын.

— Я прошу тебя, слышишь? Не позорь меня. Юрий Николаевич не дотащит его один… Слышишь, Виктор?

— Слышу, слышу! — Он раздраженно швырнул наушники на тахту, поднялся с кресла.

Вдвоем, глубоко проваливаясь в рыхлый снег, они с трудом, пыхтя и задыхаясь, тащили мертвую собаку, завернутую в одеяло. Было холодно, неподвижно стояли заснеженные, будто облитые молоком, ели и сосны, на черном небе рябило от множества мелких ярких звезд. В стороне сиял желтыми огнями двухэтажный дом. На полдороге они остановились передохнуть.

— Панихиду по усопшей собачке маман не заказывала? — с издевкой спросил Виктор.

Юрий Николаевич не ответил. Тяжело, с хрипом дыша, он смотрел на звездное небо.

— Могу исполнить «Реквием». Включу маг на полную катушку. Будет торжественно и печально.

— Перестань, — устало проговорил Юрий Николаевич. — Слушать противно. Ты ведь уважал отчима? Или нет?

— Ну, уважал… Что из того?

— А он любил этого пса… очень любил. Хоть к этому имей сострадание. Берись лучше.

Они вновь тащили мертвую собаку, оставляя в снегу глубокую борозду. Под разлапистой елью была заблаговременно вырыта глубокая яма. В куче смерзшейся, припорошенной снегом земли торчала лопата. Юрий Николаевич сбросил тело собаки в яму, принялся закапывать. Несколько раз он останавливался, судорожно хватая ртом воздух.

Виктор стоял неподалеку, созерцал звездное небо…

«Жигули» одиноко гудели на пустом заснеженном шоссе.

По обе стороны черно-белой стеной стоял лес. Мелькали россыпи огней дачных поселков и подмосковных деревень.

Татьяна вела машину, Юрий Николаевич сидел рядом, а Виктор расположился на заднем сиденье. Юрий Николаевич покосился на светящийся циферблат спидометра, стрелка подползла к цифре сто.

— Гололед жуткий, а ты гонишь, как на пожар, — пробурчал он.

— Боишься? — усмехнулась Татьяна. — Долго прожить хочешь?

— Хочу. Ничего удивительного в этом нет. Удивительно было бы наоборот.

Татьяна не ответила, но скорость сбавила, смотрела прямо перед собой с окаменелым выражением лица.

— Мама, включи

приемник, — попросил Виктор. — Хоть музыку послушаем.

Она вновь не отозвалась и приемник не включила.

— Прямо всенародный траур… — съязвил Виктор.

Мать опять не ответила. Проговорила после паузы, обращаясь к Юрию Николаевичу:

— Теперь я осталась совсем одна.

— Купи щенка, — посоветовал Юрий Николаевич. — Хочешь, достану? Такой же породы, боксерчика.

— Такой больше не будет.

— Будет немного другой. Но не менее добрый и благородный.

— Такого больше не будет, — повторила Татьяна.

— Как хочешь, дело предлагаю.

Долгое молчание наступило в машине.

Ровно и сильно гудел мотор, два белых луча от фар упирались в стену глухой темноты, рассеиваясь, таяли.

— Тебе Гусятинские звонят? — спросил Юрий Николаевич.

— Нет.

— А эти… товарищи Павла… как их? Степанковы, кажется.

— Нет.

— А этот? Часто приходил к вам. Бородач такой, художник.

— Нет.

— Неужели никто не навещает? Всего год прошел… друзья всё же.

— Мне никого не хочется видеть. И потом, это друзья Павла, а не мои. Своих друзей у меня нет… — она усмехнулась невесело.

— И что ты делаешь целыми днями?

— Как что? Хожу на работу… потом сижу дома. Пытаюсь воспитывать сына… — она опять усмехнулась.

— А как на работе? — помолчав, спросил Юрий Николаевич.

— Сижу в отделе, ничего не делаю… Скука, тоска. Я ведь и специальность свою давно успела позабыть…

— Можно подыскать что-нибудь другое.

— Что? Меня даже медсестрой в твою больницу не возьмут.

— Но ведь так тоже нельзя жить, Таня.

— А кто тебе сказал, что я живу? С того дня, как умер Павел, я забыла, что такое — жить…

— Жизнь есть всегда жизнь, — с некоторой робостью возразил Юрий Николаевич.

— Ты эти истины из букваря побереги для кого-нибудь другого.

Они проехали пост ГАИ на кольцевой дороге. Справа потянулись ряды бетонных коробок жилых микрорайонов с редкими пятнами светящихся окон. Проехали станцию метро.

— Останови здесь, пожалуйста, — попросил Юрий Николаевич.

— Не дури, я довезу тебя до больницы.

— Лишние хлопоты… — пробормотал Юрий Николаевич.

Они еще некоторое время кружили по темным пустым улицам, останавливались у светофоров, сворачивали направо и налево и, наконец, подъехали к высокому, ярко освещенному зданию больницы. Юрий Николаевич подхватил свой затрепанный саквояж и выбрался из машины.

Прими снотворное и постарайся выспаться, — перед тем, как захлопнуть дверцу, проговорил он. — С твоего позволения завтра я к вам загляну.