Негодяй

Володарский Эдуард Яковлевич

— Он же шмотками заграничными фарцует, Лена! — услышал Виктор голос Веньки Панова. — Со всякой шпаной якшается… портвейн жрет, как алкаш какой-нибудь. Да черт с ним, не это главное! Он же слушать никого не хочет, всегда себя первым считает. А если не по нему, сразу в драку лезет.

Из полумрака к Виктору вышли двое парней, длинноволосых, в коротеньких кожаных куртках. Один дымил сигаретой, не вынимая ее изо рта. Воротники курток подняты — ни дать ни взять, американские хиппи с журнальной картинки.

— Эти? —

спросил один.

— Кента на себя возьмете, — негромко приказал Виктор. — А с герлой я сам поспикаю. Сначала я.

— О’кей, — сказал второй, и они вновь растворились в зыбком полумраке.

Проскакали редкие машины. Через улицу, напротив зоопарка, светились огнями высокие кирпичные дома.

— Ничего не понимаю, — вновь, уже близко, раздался голос Веньки. — Ты всегда идеализируешь.

— Ты много чего не понимаешь, Веня… хоть и много книжек прочел, — задумчиво ответила Лена.

— Ну, не знаю, не знаю… Я же не говорю, что он подонок.

— Жалко мне его, честное слово…

Перед ними неожиданно возник Виктор:

— Тебя… на минуту, — он пальцем указал на Лену.

Она молча направилась к Виктору. Отошла шагов на десять, но Виктор не останавливался. Еще шагов на пять… Он неожиданно повернулся, и Лена едва не наткнулась на него.

— Ну что, стукачка? — хрипло спросил он и наотмашь, сильно ударил ее по щеке.

Девушка пошатнулась, закрыла лицо руками.

А в это время позади них послышалась возня, шарканье по асфальту, глухие удары, ругань.

— Стерва, — сплюнул Виктор. — И я еще тебя за человека считал! — И он зашагал в темноту.

— Зачем тебе деньги?

— Нужно.

— Зачем? — настаивала Татьяна.

— Нужно, — повторял Виктор,

— И сколько же тебе нужно?

— Пятьдесят рублей.

— Зачем?

— Нужно. Я тебе отдам, успокойся.

— Каким образом?

— Неважно. Отдам.

— Нет, это очень важно. Ты не работаешь, где же ты достаешь деньги, хотела бы я знать.

— Я у тебя не прошу твоих денег. Павел Евгеньевич оставил на книжке деньги. Там есть и моя доля.

— Какая твоя доля? — глаза Татьяны расширились, она с удивлением и страхом смотрела на сына, такого чужого и непонятного.

— Ведь он усыновил меня, не так ли? — с угрожающей уверенностью говорил Виктор. — Значит, я имею право на свою долю в наследстве.

— Боже мой… — прошептала Татьяна. — Это какой-то страшный сон…

— Ну-у ладно! — Сжав кулаки, Виктор шагнул к ней, и мать в страхе попятилась. — Подавись ты этими деньгами! Думаешь, без тебя не обойдусь? Посмотрим! — Он вышел из комнаты, а потом из квартиры, с грохотом захлопнув дверь.

Татьяна обессиленно опустилась в кресло, тупым взглядом уставилась в пространство. Зазвонил телефон. Только третий звонок вывел ее из состояния оцепенения. Она подняла трубку:

— Слушаю.

— Здравствуйте.

Это говорит Сергей Владимирович Кольцов, классный руководитель Виктора. Мне бы хотелось поговорить с его матерью.

— Я вас слушаю.

— Я хотел бы увидеться с вами, по возможности, не откладывая в долгий ящик. Когда вы сможете прийти в школу?

— Сейчас приду. — Она положила трубку, еще долго сидела неподвижно, и на лице застыла бесконечная усталость.

— Я понимаю, много непослушных, неуправляемых, трудных подростков, но откуда эта жестокость? Откуда это неверие ни во что? — говорил Сергей Владимирович, расхаживая у доски, над которой висел разбитый портрет Толстого. В классе были только он и Татьяна.

— Простите, здесь можно курить? — перебила учителя Татьяна.

— Что? Ах, курить? Да, да, пожалуйста. — Сергей Владимирович некоторое время молча наблюдал, как она доставала из пачки сигарету, несколько раз щелкнула зажигалкой. — Извините, Татьяна Ивановна, где вы работаете?

— В геологическом институте… старшим лаборантом.

— Понимаю.

— Ничего вы не понимаете. — Она затянулась, с силой выпустила дым. — Я закончила университет с отличием, а работаю лаборантом.

— Понимаю… — осторожно кивнул Сергей Владимирович.

— Да нет, не понимаете, — вздохнула Татьяна.

— Может быть… — пожал он плечами и присел на край стола напротив женщины. — И ведь ваш Виктор не производит впечатления барчука, папенькиного сыночка.

— Я и не баловала его никогда.

— Вот-вот, — Сергей Владимирович даже обрадовался. — Здесь какая-то смесь озлобления и цинизма… Он что-нибудь любит?

— Любит слушать музыку. — Татьяна отрешенно смотрела в окно. На улице незаметно наплывали сумерки.

— Музыку… — задумчиво повторил учитель. — Музыка — это хорошо. А какую музыку?

— Разную. Больше классику. Баха, Бетховена… Кажется, еще Рахманинова. По-моему, и джазовую любит. У него хороший слух, но учиться играть он не захотел. Хотя я три раза нанимала ему преподавателей.

— Тогда мне вовсе непонятно, Татьяна

Ивановна. Откуда в нем это отчуждение? Ведь пока не поздно, надо что-то предпринять. Родители избитого им Вениамина Панова подали заявление в милицию.

— Его исключат из школы?

— Директор хотел, но я… упросил его пока воздержаться.

Татьяна ненароком взглянула на покалеченный портрет Льва Толстого, смотрела долго, щурясь от дыма. Вдруг ей вспомнилось…

Однажды подобный разговор уже был. С нянькой тетей Настей. Татьяна принесла домой щенка в корзине с цветами. Маленького, голопузого, со сморщенной мордочкой и печальными карими глазами боксерчика. Он выглядывал из охапки красных гвоздик и тонко поскуливал.