Нехилый камешек
Шрифт:
Отец качает головой.
– Я имею в виду Шарлотту. С ней все хорошо?
– Она в порядке, – отвечаю я с улыбкой, радуясь, что отец больше заботится о моей девушке, чем о самой истории.
Папа кивает в сторону Шарлотты, которая идет впереди нас на пару шагов.
– Вы идеально подходите друг другу. Не знаю, почему раньше не замечал этого, но теперь, когда я вижу вас вместе, такое чувство, будто правда всегда лежала у меня перед самым носом.
Вина коршуном несется с неба. На этот раз когти намертво впиваются в грудь. Я провожу руками по волосам.
– Ты такой безнадежный романтик, – говорю я.
Он смеется, и мы замедляем шаг, приближаясь к толпе рядом с ярко освещенным зданием.
– Вот почему у меня ювелирный магазин.
– Уже нет, – со смешком заявляю я. – Скоро ты станешь вольной птицей.
– Знаю, – он задумчиво вздыхает. – И буду по этому скучать.
– С другой стороны, ты будешь счастлив.
Он несколько раз кивает, как будто пытаясь убедить себя.
– Я с радостью буду проводить больше времени с твоей мамой. Она – центр моей вселенной. Как Шарлотта для тебя, – говорит он, похлопывая меня по спине.
Да уж, странность. Но сейчас это именно так.
ГЛАВА 20
Капельдинер [17] показывает нам места.
Шарлотта скрещивает руки и тяжело вздыхает.
– С тобой все в порядке?
Она кивает, поджав губы.
– Ты уверена? А то могу поклясться, что ты злишься.
– Я в порядке.
Я скептически приподнимаю бровь:
– Ты уверена, что ничего не случилось?
17
Капельдинер– работник театра, проверяющий билеты, провожающий зрителей к их местам и следящий за порядком в зале.
– Ничего. – Опустив руки, она хватает меня за рукав рубашки, меняя тему: – Когда будем делать куклу вуду на репортера?
В притворном раздумье я смотрю вдаль.
– Давай прикинем. В моем календаре завтра на три «окно». Подойдет?
Она энергично кивает.
– Ты принесешь булавки, а я достану ткань.
– Отлично! Я найду обучающий видеоролик, чтобы все прошло гладко.
Она лучезарно улыбается и шепчет мне, когда оркестр начинает играть вступительную мелодию:
– Ненавижу эти вопросы.
– Он пытался играть жестко, и разговор вышел тупым до безобразия. Хотя ты была великолепна.
– По мне, разговор был неловким, – возражает она и притягивает меня ближе, когда по залу проносятся скрипичные ноты. – Как думаешь, он нас раскусил?
– Он что-то заподозрил, но мне кажется, просто закидывал удочку, чтобы глянуть на нашу реакцию.
– Кстати, тебе мой ответ понравился?
Это слишком слабо сказано. Я в восторге от ее слов о стремительной любви. В большем восторге, чем должен.
– Это было восхитительно.
– Я отлично разрулила ситуацию? – говорит
Мое сердце разрывается и катится по полу. Внутри все обрывается. Приходит осознание, насколько я жажду, чтобы она тогда говорила искренне. Мне так хочется, чтобы что-то из этого было реальным.
– Это было вполне правдоподобно, – говорю я с фальшивой улыбкой.
Ее ответ служит напоминанием, что у нас с Шарлоттой осталось всего четыре дня, даже если я по какой-то причине не желаю все заканчивать.
Она собирается уйти, а я не хочу ее отпускать.
Начинается первый акт, и я думаю – нет, уверен – что это официально мое самое нелюбимое время в мюзиклах. На это даже смотреть больно.
Распрощавшись с моими родителями и Офферманами, мы бродим по Таймс-сквер. Пытаемся протиснуться через сумасшедшие толпы блестяще - неонового Манхеттена, это столпотворение в городе-многомиллионнике напоминает сардин в банке или зоопарк. Человек, разрисованный в серебряного робота, делает резкие движения рядом с ведерком, собирая монеты. Парень в прикиде Статуи Свободы задевает Шарлотту локтем.
– Ой, – бормочет она, прерывая долгое молчание.
– Ты в порядке? – спрашиваю я, протягивая руку. Наверно, инстинктивно хочу позаботиться о ней. Но одергиваю руку. Она этого не хочет, ей это не нужно. Шарлотта сама может о себе позаботиться.
– Да, все нормально, – говорит она, пожимая плечами. – И эй, мы пережили еще одно представление.
– «Скрипача на крыше»?
Она качает головой:
– Нет. – Она объявляет, как диктор на радио: – Сегодня в восемь часов вечера у нас в эфире «Счастливая Обрученная Пара».
Я морщусь.
– Все верно. Они самые.
Сейчас моя очередь шутить. Я должен успокоить ее. Еще раз поблагодарить.
Но я молчу. Мне нечего сказать. Лысый мужчина с двумя золотыми зубами зазывает людей на полуобнаженное комедийное представление:
– Полуобнаженка за полцены.
Кто-то кричит в ответ:
– А голые даром?
Мы проходим мимо театра и магазина футболок, обходим пару в шортах хаки, белых кроссовках и футболках с аббревиатурой Департамента пожарной службы Нью-Йорка. Без понятия, куда мы идем. Честно говоря, я даже не представляю, зачем мы вообще пошли гулять по Бродвею. А теперь, похоже, мы попросту ходим по кругу. Да что со мной не так? Я даже не в силах сориентироваться в родном городе.
Мы достигаем угла Сорок третьей и останавливаемся на тротуаре. Автобус ползет по Восьмой авеню. Туристы обходят нас, так как мы неловко стоим, смотря друг на друга. Всю мою жизнь я знал, что делать, куда идти, как встретить любой жизненный поворот судьбы. Сегодня я словно рыба, выброшенная на берег, едва понимаю, как передвигать ногами.
Я почесываю голову.
– Хм, куда мы идем, Спенсер?
Я пожимаю плечами.
– Я об этом как-то не думал.
– Чем хочешь заняться? – спрашивает она, стискивая пальцы, будто пытаясь придумать им занятие.