Неистовый викинг
Шрифт:
Рут промолчала, словно подтверждая справедливость замечания дочери. От страшного открытия у Лидии закружилась голова.
– Ты собиралась уйти от Эдварда. Значит, ты планировала… – Девушка не могла допустить мысли, что ее мать, возможно, подумывала сделать аборт. – Ты не думала о том, чтобы растить меня в одиночку?
– Мои родители были уже слишком старыми. Полли обещала помочь, но я не хотела взваливать эту ношу на ее плечи.
– А почему ты не отдала меня в семью Дэниела? Наверняка они были бы рады ребенку погибшего
– Мы с Эдвардом решили сами воспитать тебя.
Лидия скривилась. Все это было лишь для того, чтобы спасти лицо, не подмочить репутацию.
– Значит, у меня есть и другие родственники? Которые, возможно, приняли бы меня такой, какая я есть?
– Они ничего про тебя не знают.
– Может, стоило им сообщить?
– Это ничего бы не изменило.
– Нет? А так лучше? Да я для тебя воплощенное чувство вины, а отец, – или как теперь ей называть этого человека? – а отец, видя меня, снова и снова переживает обиду на свою судьбу.
– Не преувеличивай, Лидия, ты сгущаешь краски.
По тону голоса матери Лидия поняла, что та уже взяла себя в руки, и теперь перед девушкой вновь уравновешенная и неприступная женщина, привыкшая контролировать себя и ситуацию.
– Сгущаю краски? Ты полагаешь? Нет, мам. Я всю жизнь чувствовала, что меня не любят, и из кожи вон лезла, лишь бы завоевать вашу с отцом любовь. И все мои попытки были заведомо обречены на провал.
– Лидия, – заговорила было Рут, но девушка не дала ей закончить:
– Нет уж, сначала ты выслушаешь меня, хотя бы раз в жизни. У меня было ужасное детство. И я убила столько лет жизни, пытаясь угодить вам, изучала в университете право вместо того, чтобы заниматься тем, к чему лежит душа. Сегодня я узнаю, что человек, которого я считала отцом, вовсе таковым не является. И всю жизнь меня окружали ложь и притворство. И я имею полное право немного понервничать по этому поводу, ты не находишь?
– Я не для того тебя воспитала, чтобы ты на меня кричала.
– Разумеется.
Если учесть тот факт, что мать вообще ее не воспитывала. И как можно оставаться столь невозмутимой, раскрывая перед дочерью подобные тайны!
– Ладно, думаю, больше нам говорить не о чем. Последний вопрос. Почему ты была против моих занятий рисованием? Это тоже как-то связано с Дэниелом?
Рут сухо произнесла:
– Он был художником.
Коротко и ясно. И никаких тебе подробностей. Разве можно ожидать от матери большего. Остается надеяться, что подробности знает Полли. Но по крайней мере теперь ясно, почему Эдвард Шеридан был столь категоричен: поступление в Академию изящных искусство означало бы, что Лидия пошла по стопам своего настоящего отца. Этой щепотки соли раны Эдварда бы не вынесли.
Лидия встала:
– Спасибо, что… э-э, просветила меня. Не буду тебе больше мешать. И, думаю, в сложившихся обстоятельствах я лучше не пойду с тобой сегодня обедать.
Не
Домой не хотелось. Эмма, наверное, только что вернулась, уставшая после недели в школе. Полли вечером в пятницу, как правило, куда-нибудь выходила. Но Лидия все равно достала выключенный перед разговором с матерью мобильный, чтобы позвонить крестной и успокоить ее. Едва девушка включила телефон, тот заверещал, оповещая, что у нее масса новых сообщений. Да, судя по их количеству, Полли вся извелась, волнуясь за крестницу. Девушка набрала знакомый номер.
– Лидия? Ну слава богу! Как ты? Твоя мать звонила.
– Извини, Полли, я не хотела тебя подводить.
– Главное, что ты в порядке. Где ты сейчас?
– Гуляю по набережной. Нет, Полли, не бойся, я не натворю никаких глупостей. Просто хочу побыть одна.
– Ты лучше приходи, поедим, поговорим.
Лидия подумала, что, если не придет, Полли непременно бросится ее разыскивать по набережным Темзы. Поэтому она быстро спустилась в метро и отправилась к крестной.
Та встретила девушку крепкими объятиями и тут же предложила бокал красного вина.
– Выглядишь ужасно, дорогая.
– Я теперь не понимаю, кто же я такая.
– Я скажу тебе: ты Лидия Шеридан, талантливая художница, добрая, умная и красивая девушка. И я горжусь тобой. Пока я готовлю спагетти, расскажи, что ты узнала.
– Немного. Только что Дэниел был моим отцом. Никаких деталей. Послушай, раз в Париже он сразу увлекся кем-то другим, значит, он был не очень надежным человеком?
– Девочка моя, ему был двадцать один год. В таком возрасте все совершают ошибки. Вообще-то он был очень милым парнем, веселым, добрым. Тебе бы понравился. А он бы тебя просто боготворил.
Удивительно. Лидия только сегодня узнала об этом человеке, но мысль, что он бы ее любил, была крайне умиротворяющей и приятной.
– А что он рисовал?
– Пейзажи. И тоже любил работать пастелью, как и ты. А еще ему нравилось писать отражения. Над камином как раз его картина.
– Неужели? Отражение Тауэра в Темзе! Мне так всегда нравился этот рисунок. А почему она не рассказала родным Дэниела обо мне?
– Не могу сказать, дорогая.
– Я даже полного имени его не знаю. И живы ли его родители…
– Я расскажу тебе все, что мне известно. Но на твоем месте я бы сто раз подумала, прежде чем связываться с его семьей. Пойми меня правильно: любая семья будет рада принять тебя, будет гордиться тем, что вы с ними родня. Но им сейчас за восемьдесят, в таком возрасте люди плохо переносят подобные новости.
– А вот моя семья мною не гордится. И теперь я знаю почему. – Девушка вздохнула. – Не могу поверить, что они столько лет скрывали от меня правду.
– В таких вещах трудно признаваться. И я тоже виновата перед тобой, я ведь тоже молчала, – заметила Полли.