Неизвестная революция 1917-1921
Шрифт:
— Вы прекрасно знаете, что за два дня сделать это невозможно. И потом, другого такого большого зала в городе нет. Впрочем, все помещения уже заняты под праздничные мероприятия. Собрание просто сорвано.
— Сожалею. Перенесите его на другой день. В общем, вы ничего не теряете. Все можно уладить.
— Ох! Это будет уже не то. Такие изменения всегда вредят делу. И потом, плакаты дорого стоят. А главное, я должен на днях уехать из Курска. Скажите: как вы намерены уладить дело в сам вечер собрания? Я думаю, вас ожидает недовольство части публики, которая, конечно, в большом количестве придет
— А это уже наше дело! Не беспокойтесь, мы сами этом займемся.
— Значит, по сути Комитет запрещает собрание, несмотря на разрешение Совета.
— Нет, нет, товарищ! Мы ничего не запрещаем. Назначьте его после праздников. И мы предупредим людей, которые придут на собрание, вот и все.
На том и расстались. Я посовещался с членами группы, и мы решили перенести собрание на 5 января 1919 года. Предупредили большевистский Комитет и заведующего помещением. Эти изменения вынудили меня на несколько дней отложить отъезд на Украину.
Заказали новые плакаты. Кроме того, решили, во-первых, предоставить большевистским властям самим объясняться с публикой и, во-вторых, что я в этот вечер на всякий случай останусь в своем гостиничном номере. Мы предполагали, что многочисленная публика несмотря ни на что потребует собрания, и в итоге большевикам придется уступить. В таком случае меня должен был известить секретарь группы.
Лично я ожидал большого скандала, даже серьезных столкновений.
Собрание было назначено на 8 часов вечера.
Около половины девятого меня позвали к телефону. Я узнал взволнованный голос секретаря: «Товарищ, зал буквально осажден толпой, которая не хочет ничего знать и требует собрания. Большевики не могут их урезонить. Вероятно, им придется уступить, и собрание состоится. Берите извозчика и быстрее приезжайте».
Прыгаю в коляску и отправляюсь. Издалека доносится невообразимый шум. Прибыв на место, вижу у дверей зала толпу, кричащую: «К черту вечер танцев! Довольно танцев! Осточертело!.. Хотим собрания! Мы пришли на собрание!.. Собрание! Собрание! Соб-ра-ние!»
Ко мне подходит ожидавший меня секретарь. Мы с трудом протискиваемся в холл, также заполненный народом. Зал находится на втором этаже. На верхней ступеньке лестницы обнаруживаю «товарища» Рындича, обращающегося к толпе, которая непрерывно кричит: «Собрание! Собрание!»
— Хорошо, что вы пришли… Видите, что происходит, — бросает он мне разгневанно. — Это все — ваших рук дело!
Возмущенно говорю:
— Я вас предупреждал. Это вы за все отвечаете. Вы хотели уладить дело. Ну, давайте! Выпутываетесь теперь, как знаете! Самым простым и лучшим было бы разрешить собрание.
— Нет, нет и нет! — кричит он, взбешенный. — Не будет вам собрания, гарантирую.
Я пожимаю плечами.
Неожиданно он говорит мне:
— Вот, товарищ. Они не желают меня слушать. А я не хотел бы прибегать к серьезным мерам. Вас они послушают. Объясните им ситуацию и убедите спокойно разойтись. Урезоньте их. Скажите, что собрание откладывается. Вы должны
Чувствую, что если собрание не состоится сегодня, оно не состоится вообще никогда. Уверен, что оно будет окончательно запрещено, а я, возможно, арестован.
Я категорически отказываюсь обратиться к толпе. Отрицательно качнув головой, заявляю Рындичу:
— Нет, говорить я не буду. Вы этого хотели, вот сами и выпутывайтесь!
Толпа, видя наш спор, шумит все сильнее. Рындич пытается что-то сказать. Бесполезно! Его голос покрывает настоящий гул. Толпа чувствует свою силу. Она развеселилась, сплачивает ряды, постепенно заполняет лестницу, лестничную площадку, подходы к запертому залу.
Рындич с жестом отчаяния вновь обращается ко мне:
— Скажите им, скажите же! Или все плохо кончится!
Мне приходит в голову одна мысль. Я делаю знак окружающим меня людям. Они стихают. Тогда медленно, чеканя слова, я говорю:
— Товарищи! Ответственность за эту прискорбную неразбериху целиком лежит на большевистском горкоме. Мы первые, за две недели, сняли зал. Два дня назад комитет, даже не посовещавшись с нами, занял зал, чтобы организовать там вечер танцев. (Толпа оглушительно кричит: «Долой вечер танцев! Собрание!») Он вынудил нас перенести собрание. Я — выступающий и готов провести собрание сейчас же. Большевики формально запретили его. Но вы — граждане города;вы — публика. Так что решать вам. Я в вашем полном распоряжении. Выбирайте, товарищи: или мы переносим собрание, а вы спокойно расходитесь и приходите сюда в другой день, 5 января; или, если вы хотите собрания немедленно и таково ваше решение, действуйте, занимайте зал.
Едва прозвучали последние слова, обрадованная толпа разражается рукоплесканиями и кричит: «Собрание немедленно! Собрание! Собрание!» И в необоримом порыве бросается в зал. Рындича затолкали. Дверь открывают. (Иначе ее бы вышибли.) Дают свет.
Зал наполнился в мгновение ока. Публика, частью стоящая, частью сидящая, успокаивается. Мне остается только начать выступление. Но на эстраду забирается Рындич. Он обращается к собравшимся:
— Граждане, товарищи! Потерпите еще несколько минут. Комитет РКП(б) посовещается и примет окончательное решение. Его вам сразу же сообщат. Вероятно, танцев не будет…
— Ура! — кричит толпа, обрадованная своей очевидной победой. — Собрание! Да здравствует собрание!
Снова аплодируют. И смеются.
Большевики удаляются в соседнюю комнату для совещания. Двери зала закрывают. Собравшиеся терпеливо ждут решения. Думают, что эта комедия разыграна большевиками, чтобы сохранить лицо.
Проходит четверть часа.
Неожиданно двери зала распахиваются, и входит большой отряд солдат-чекистов (специальные войска, нечто вроде жандармов или мобильной гвардии, выдрессированные и слепо преданные режиму) с винтовками в руках. Ошарашенная публика неподвижно остается на своих местах. Спокойно, в напряженной тишине, солдаты занимают зал, пробираясь вдоль стен, позади сидений. Одна группа остается у дверей, винтовки нацелены на публику.