Неизвестные солдаты, кн.1, 2
Шрифт:
Большинство политруков получило назначение в Орловский военный округ. Люди огорчились – значит опять в тыл. Многие тут же писали рапорты с просьбой отправить на передовую или в части Резервного фронта. Но начальник курсов рассматривать рапорты отказался.
В час дня политруки на грузовиках выехали из лагеря. Москвичи надеялись, что их повезут через город. Если не забегут домой, то, может, хоть удастся позвонить по телефону с вокзала. Но машины ехали сначала на запад, потом, выбравшись с проселка на асфальтированное шоссе, повернули на юг.
– Все, ребята, свидание откладывается, –
запел тонким, пронзительным голосом сосед Игоря. Ребята гаркнули привычно и дружно на мотив лермонтовского «Бородина»:
И поутру, от сна восстав,Читай усиленно устав.– Самое главное – подчинять обстоятельства себе и не попадать в их подчинение, – глубокомысленно произнес Левка Рожков.
Спели пару песен и умолкли. Передние грузовики подняли тучи пыли. Было уже не до пения: едва успевали отплевываться.
Игорь пролез вперед и стал возле кабины шофера, чтобы удобней было смотреть вокруг. Приближалась Тула, родные края.
В полях уже завершалась жатва, на гумнах высились желтые груды соломы. Бабы, закрыв лица платками, возили в телегах снопы. Попадались навстречу машины со свежим зерном. Иногда порывистый сухой ветер сбивал повисшую над дорогой пыль, приносил с гумен запах нагретой солнцем соломы, неповторимый запах созревших хлебов.
Возле штаба округа Игорь наткнулся на черного, горбоносого лейтенанта. «Магомаев!» Не сразу узнал его в форме. Красавец учитель будто помолодел. Всплеснул руками, закричал радостно:
– Булгаков?! Каким ветром? К нам? Вот это новость!
Потащил его в какую-то комнату, позвонил полковнику Ермакову. Степан Степанович сам приехал в штаб, на глазах у всех расцеловал Игоря.
– Сын, что ли? – спрашивали командиры.
– Сын не сын, а человек мне дорогой, – отвечал Степан Степанович, расчувствовавшийся так, что глаза повлажнели.
«Стареет», – подумал Игорь.
Булгаков, Рожков и еще восемь младших политруков по требованию Ермакова были направлены в его дивизию. В школе, в бывшей учительской, с ними побеседовал комиссар дивизии Ласточкин. Опросил, хорошо ли доехали. Поинтересовался, кто чем занимался до войны. Говорил комиссар с ними, как равный с равными. Молодые политруки почувствовали себя свободно, высказывали, не стесняясь, кто что хотел.
Тут же состоялось и распределение. Булгакову комиссар предложил остаться в подиве на комсомольской работе, но Игорь попросился в роту лейтенанта Магомаева. Объяснил, что в роте есть знакомые, а сам лейтенант всего два года назад учил его в школе.
– Добро, – согласился Ласточкин. – Среди земляков начинать легче. Но помните, Булгаков, народ там от тридцати лет и старше. Бывалый народ. Вы не только их
Ласточкин пустил по кругу коробку «Казбека». Закурил вместе с политруками.
Свою первую политинформацию Игорь проводил в поле, в перерыве между занятиями. Красноармейцы сидели на земле, возле пересохшего ручейка. Булгаков принес с собой карту Европы, найденную в школьной кладовой, повесил ее на кусты. Почти все время смотрел на нее, избегая любопытных, изучающих взглядов бойцов. Хорошо еще, что было тут несколько знакомых – одуевцев, да позади всех полулежал на кочке лейтенант Магомаев.
Игорь к политинформации готовился тщательно, даже устроил генеральную репетицию: полностью произнес свою речь перед Левкой Рожковым. И сейчас говорил по памяти, но получалось совсем не так. Голос был какой-то чужой, напряженный. На политинформацию отводилось сорок минут, а Игорь заученно протараторил все за двадцать. Рассказал и про положение на фронте, и о ходе уборки урожая, и про трудовой героизм рабочих. И хотя слова его, взятые из газет, были правильны, а факты сами по себе интересны, он видел, что красноармейцы слушали равнодушно. Это было обидно. У Игоря горели уши. Сколько раз ему приходилось сдерживать зевоту на скучных беседах, на унылых лекциях. И он всегда по-мальчишески резко судил о людях, заставлявших скучать: не умеешь – не берись, иди тачки катать, больше пользы. А теперь, наверно, и о нем думают так же.
Он не знал, о чем еще говорить. Чтобы прервать затянувшееся молчание, спросил громко:
– У кого будут вопросы?
– У меня, – поднялся в первом ряду красноармеец с непомерно длинной шеей. – Тут нас всех такое дело беспокоит: почему немец в нашу землю глубоко влез? Что, у него сил больше или как?
Две недели назад Игорь почти с таким же вопросом обращался к преподавателю курсов. И с ребятами на эту тему спорил не раз. Он проникся симпатией к красноармейцу, который выручил его, дав возможность заполнить оставшееся время. Ответил обстоятельно, рассказал, какую роль сыграла внезапность нападения. Сделал упор на то, что гитлеровцев обеспечивает промышленность всей Западной Европы: и французские, и итальянские, и чешские заводы поставляют для немцев технику.
– Это, конечно, дело сурьезное, – сказал красноармеец. – Только ведь машиной нас нонче не удивишь. В тридцатом, к примеру, году это в новинку было. Я к тому говорю, что техникой нас не возьмешь. Конечно, ежели она не только у немца будет, но и нам ее тоже вволю дадут, – упрямо гнул свою мысль этот невзрачный на вид мужичок. – Пушек, значит, автоматов, аэропланов, конечно. Пока вот у нас одни винтовки, но мы в надежде…
– Завтра автоматы получим, – подсказал лейтенант Магомаев. – Шесть штук на роту.