Неизвестные солдаты
Шрифт:
Из госпиталя направили Виктора в запасный полк, стоявший на окраине города. Доехал туда в старом дребезжащем автобусе. Потоптался возле серого унылого забора с ржавой колючей проволокой наверху, не спеша зашагал к проходной. Торопиться некуда. От ребят наслышался, что за прелесть — запасные полки. Муштровка с утра до вечера, паек тыловой: с хлебом еще терпимо, а приварок ни к черту.
За серым забором увидел такие же серые дощатые бараки, низкие и длинные, до самых окон утонувшие в грязных сугробах. Перед бараками кирпичное здание
Удостоверение, выданное ему как командиру роты еще в июне, Виктор решил не показывать. Тут не фронт, тут, прежде чем доверить роту или взвод, заставят заполнить анкеты, писать биографию. Будут беседовать, сомневаться, посылать запросы… Зачем все это? Зачем трепать себе нервы?
— Старший сержант Дьяконский прибыл из госпиталя для прохождения дальнейшей службы! — представился он дежурному — капитану с красной повязкой на рукаве.
Тот даже не взглянул на него, бросил через плечо:
— В строевую часть.
«У них тут массовое производство, поштучно не разбирают», — весело подумал Виктор.
Пожилой сержант-писарь с нездоровым отечным лицом полистал красноармейскую книжку Дьяконского, тяжело поднялся со стула. В глазах промелькнуло любопытство.
— Две медали за тобой числятся. Где успел-то?
— Где все, — резковато ответил Виктор, не желавший вдаваться в подробности.
— Ну, побудь тут, сейчас доложу.
Вернулся писарь очень быстро. Уселся на свой стул, покряхтывая, вытянул ноги и произнес официально:
— Назначены в шестую роту на должность помощника командира взвода. Сегодня включим в приказ. На котловое довольствие — с завтрашнего дня…
В бараке шестой роты было пусто, люди на занятиях. Почти все помещение занимали железные кровати в два яруса, аккуратно заправленные старыми, вытершимися одеялами. Вдоль стены — широкий проход. Две печки, пирамиды, стол для чистки винтовок. Знакомая картина, привычный запашок дегтя и ружейного масла.
Виктор пошел в каптерку сдать свой тощий вещевой мешок, на дне которого лежала смена белья, связка писем да учебник немецкого языка. В полутемной пристройке с зарешеченным окошком увидел знакомого по госпиталю Емельяна Вышкварцева.
— Ба! — воскликнул тот. — Каким ветром? К нам, что ли?
— В шестую направили.
— Хорошее дело, приятель, — Емельян крепко сжал его руку. — У нас, понимаешь, на всю роту десятка фронтовиков не наберется. Сам увидишь: наполовину детский сад, наполовину дом престарелых. А ведь нас не в городки играть собрали.
— Ты-то кем тут?
— Шмуточник и шкуродер, — засмеялся Емельян. — Старшиной роты поставили.
— Официально тебе представляться или как?
— Не ерунди, приятель, давай лучше раздавим заветную ради встречи.
— Нет. К ротному надо идти.
— Ну, до другого раза.
— И вообще не любитель я.
— Э, любовь — дело наживное! — весело подмигнул Емельян. — Практикуйся почаще и влюбишься…
Виктор
В госпитале они лежали в разных палатах и даже в разных концах коридора, но Емельян был человеком настолько заметным, что его знали все раненые. Плечистый, чернобровый, он целыми днями бродил по палатам: в одной сгоняет партию в шахматы, в другой починит радио, в третьей просто так потреплется для веселья. Было ему лет тридцать пять, но с молодыми ребятами держался он вровень, вместе с ними устраивал вылазки в город за папиросами. Раненые привыкли к его улыбке, привыкли слышать его звучный раскатистый голос.
Вообще-то Виктор не уважал людей шумливых и компанейских. Они казались ему легковесными. Кто знает, можно ли такому доверить серьезное дело?
Первое время в госпитале Дьяконский сторонился Вышкварцева. Но однажды, когда начал ходить, они оказались рядом возле окна в курилке. Виктор принялся курить «козью ножку». Вышкварцев протянул ему папиросу. Смотрел молча, без улыбки. Виктор в тот раз заметил, что Емельян уже в возрасте: и морщинки на смуглом лице, и белые ниточки в черной шевелюре.
«Из-под Киева?» — спросил Вышкварцев. «Из-под Харькова». — «А раньше?» — «С самого начала». — «А я с июля. На Припяти начал, в Киеве кончил. Прошусь в свою дивизию — не посылают, дьяволы!» Плюнул, бросил окурок и пошел к двери. Потом, будто вспомнив, вернулся и сунул в карман Дьяконскому пачку папирос: «Возьми, у меня две».
Сейчас Виктору приятно было слышать рокочущий уверенный басок Вышкварцева. «Такой нигде не пропадет», — подумал он, с удовольствием глядя на статную фигуру старшины. Все на нем новое. И гимнастерка, и широкий командирский ремень, и синие галифе, и хромовые сапоги с собранными в гармошку голенищами.
— Формой обзавелся, как генерал. Женщины, наверно, неравнодушны к тебе, — усмехнулся Дьяконский.
— Да? — веселый взгляд Вышкварцева на секунду померк, и Виктору показалось, что старшина обиделся. — А почему бы и нет, приятель? Тут дело вкуса. Форма — она человека красит. Если, конечно, он за ней смотрит. А я от бойцов внешнего вида требую.
— Понятно. Кто у меня взводным будет, не знаешь?
— Треножкин, наверно. Мальчик вроде умный, но без характера. Ты сразу дело в свои руки бери. Ну, сам увидишь…
Вечером Виктор познакомился со взводом, и впечатление осталось неблагоприятное. Очень уж разнокалиберный подобрался народ. Самым младшим — по восемнадцати, самому старшему — сорок четыре года. Пятеро казахов и трое татар почти не понимали по-русски. А главное, люди были какие-то затурканные, равнодушные. Ни разговоров, ни шуток. Молча почистили винтовки, молча построились на поверку. На прогулке перед сном пели вяло и по-казенному. Либо учили их без души, либо устали и отупели они от занятий.