Неизвестные солдаты
Шрифт:
Стоя под душем, освеженный и бодрый, он подумал: в квартире Степана что-то очень изменилось, но что именно — никак не мог понять. Стало вроде светлее и просторнее. Или это только кажется, потому что нет людей? Но ведь и раньше Порошину случалось бывать у Степана Степановича, когда тот оставался один…
Прохор Севастьянович оделся и, закурив, еще раз не спеша прошел по комнатам. Свободно везде, хоть танцуй. Опустился в кресло в бывшем кабинете Ермакова, обвел глазами стены. Зеленые грязные обои потрескались в нескольких местах. Железная кровать с тощим матрацем накрыта серым одеялом, а над ней портрет Степана Степановича в черной рамке и артиллерийский
Возле окна — старинный двухтумбовый стол, за которым столько раз сиживал, бывало, Порошин, готовя какой-нибудь срочный доклад. Он весь завален книгами, стопки их высятся в человеческий рост. Прежде книги стояли в шкафах, но теперь их нет. Не видно и этажерок, и секретера.
Порошин вышел в столовую. Так, ясно. Исчез буфет, затенявший окно. Исчез большой обеденный стол, вместо него — какая-то фитюлька на шатких ножках, похожий на учительский столик.
Оголилась и кухня. Ни полок на стенах, ни посуды. Прохор Севастьянович дернул дверцу шкафчика, увидел три тонких ломтика хлеба на тарелке, три кусочка сахара и половину брикета пшенной каши.
— Да, небогато, — вздохнул он.
Закрыв шкафчик, Порошин прилег на кровать в комнате Степана Степановича, не сняв даже сапог, чтобы вскочить сразу, едва стукнет входная дверь. Смотрел в потолок, рассуждая мысленно о том, что в тылу, конечно, людям скверно. На фронте человек живет вспышками: бой, атака, мобилизация всех душевных и физических сил. Потом отдых. А в тылу напряжение постоянное. Работа, забота, голод — каждый день, каждый час одно и то же. Требуется огромное терпение, выносливость, чтобы пройти сквозь все это. Но на фронте расплачиваются самым ценным — жизнью. А в тылу, в худшем случае, здоровьем. И это все-таки легче.
Во дворе мальчишки сказали Неле: «А к вам генерал приехал!» Она бегом поднялась по лестнице, размахивая сумкой, не замечая, как повторяет в полный голос, почти кричит: «Прохор Севастьянович! Прохор!..»
Долго не могла открыть дверь, ключ не поворачивался: она сообразила, что пытается повернуть его в обратную сторону.
В прихожей увидела длинную шинель с красными кантами, необычайную шапку-папаху из серой мерлушки, широкий золотой погон. И что-то оборвалось у нее в душе. Шагнула в комнату неуверенно, остановилась возле порога. А он вышел из отцовского кабинета спокойно, как хозяин: рослый, плотный, с тяжелым подбородком, с большими залысинами — седой стареющий мужчина в новом мундире, в блеске наград, погон и пуговиц.
— Дядя Проша, — сказала она. — Прохор Севастьянович, здравствуйте!
Он пожал ее руку и коснулся щеки жесткими губами. От него пахло одеколоном, и Неле стало нехорошо: то ли от этого запаха, то ли от волнения, то ли от того, что с утра, кроме чая, ничего не было у нее во рту.
Закружилась голова, но девушка напряглась, справилась со слабостью, села в кресло. И разговор у них начался самый обыкновенный. Прохор Севастьянович расспрашивал, на каком заводе работает, не собирается ли в институт. Неле сейчас не очень хотелось рассказывать о себе: не такой сухой и деловитой представляла она эту встречу. Но иначе не получалось, и девушка даже повеселела, когда речь зашла о Евгении Константиновне.
— Да, бабушка переменилась. Читает только исторические романы о том, как наши французов и немцев били, как в Берлин входили… Ну, и читать-то ей особенно некогда. Она теперь активистка Осоавиахима, загружена общественными делами…
— А
— Ничего, — Неля вскочила и боком пошла к двери. — Вы отдыхайте, Прохор Севастьянович, отдыхайте, — пробормотала она. — А я сейчас умоюсь и чай поставлю.
Закрыла за собой дверь ванной, стиснула руками виски. Столько ждала, столько думала о нем, столько ласковых слов шептала потихоньку в подушку… И вот он: большой, красивый, холодный. «Дядя Проша, здравствуйте…», «Здоровье-то ничего?»
Она покосилась в зеркало. Жидкие, растрепанные волосы, острый подбородок, а губы длинные, да еще собранные посредине, словно гармошка. И уши торчат! Господи! Надо же родиться такой уродиной! Ну кому, кому она нужна, если даже самой на себя посмотреть противно? А теперь еще и нос покраснел!
Неля всхлипнула и начала умываться. А Прохор Севастьянович между тем думал о ней иное. Она осталась почти такой же, как и раньше, худой и угловатой. Как у подростка, торчали острые локти, острые колени, но фигура несколько округлилась, стройней стали ноги. Порошин как-то не заметил ни первых морщинок, прорезавших ее лоб, ни того, что кожа на лице ее стала серой, нездоровой, будто пергаментной. Зато особенно бросилось ему в глаза сходство Нели со Степаном Степановичем. У них одинаковые черты лица. Правда, Степан был полноват, но в ту пору, когда Нелька еще только училась ходить, а Порошин первый раз встал к орудию, Ермаков выглядел совсем по-другому. Так-то оно получается. Нету больше на свете дорогого друга Степаныча. А вот увидел Нельку и будто вновь посмотрел на него, на живого!
Девушка долго возилась на кухне, Прохор Севастьянович, занятый своими мыслями, не мешал ей. А у Нели и дел-то никаких не было. Просто боялась сидеть в одной комнате с ним, вдруг не выдержит, вдруг выползет на щеку предательская слеза. Неля почувствовала облегчение, когда вернулась Евгения Константиновна. Начала собирать на стол стаканы и чашки: бабушкин сервиз «уплыл» в руки дворника еще в сорок втором году. Вытащила из-за оконной рамы неприкосновенный запас: кусок сала, привезенный Настей Коноплевой в начале зимы. Надо же чем-то накормить мужчину. Чая с сахаром для него мало, а картошка с салом — это еда.
Когда сели к столу, явилась, наконец, и сама Настя. Прохор Севастьянович даже не узнал сразу, когда в комнату вошла стройная девушка в черном платье с белым воротничком. Волосы зачесаны гладко, с пробором. Темные чуть раскосые глаза смотрят строго.
Увидела Порошина и, ахнув, кинулась к нему:
— Товарищ генерал! Это вы? А с Игорем что? Вы его мертвым видели?
Ухватилась руками за китель, тянулась на носках, чтобы увидеть глаза Прохора Севастьяновича. Глядела не мигая, вопросительно, с затаенной мольбой. И генерал Порошин, легко ломавший своим жестким взглядом чужие взгляды, на этот раз не выдержал, наклонил голову.
— Игорь не вернулся с разведки, — негромко произнес он. — Ты ведь была на войне и знаешь, что это значит!
Минувшим летом начальник санитарного поезда, пожилой добросердечный хирург, отец пятерых детей, долго убеждал Настю возвратиться в институт. Она, мол, хорошая медсестра, но и только. А у нее все задатки для того, чтобы стать умелым врачом. Государству требуются специалисты высокой квалификации. Требуются и сейчас, и на будущие времена, как она этого не понимает?! Нужно поступать целесообразно, тем более что и ноги у нее поморожены, и пальца нет, и вообще она повоевала достаточно.