Неизвестные солдаты
Шрифт:
— А у вас есть друг? — спросил он.
— Н-не знаю, — неуверенно ответила девушка. — Сосед вот у нас… Только он очень грубый. Ругается и водку пьет.
— Вам-то он нравится?
— Не очень… Да ведь никого нет больше, — простодушно сказала она. — Мама говорит, что неудачница я.
Лицо у девушки было усталое. Вспомнив, что она ночью дежурила, Виктор поторопился уйти, пожелав ей хорошо отдохнуть. Возвратился в купе со светлым приподнятым настроением: хорошая была девчушка, простая, открытая.
— Явился? — насмешливо спросил сосед, мордастый парень в очках, со множеством «молний» на
— Как видишь.
— А ты ловкач, сержант. Девка она сочная, хоть и губошлепая. Я уж приглядывался, да ты опередил… Ночевать-то небось не придешь сюда? Вы уж там окно тогда откройте, а то вспотеете.
Виктор молча порылся в вещевом мешке, достал круглое зеркальце, дыхнул на него, вытер подолом гимнастерки, поднес к лицу парня.
— На, посмотри.
— Прыщи, что ли?
— Лоб гляди.
— Ничего не вижу.
— Неужели? Значит, ты и в очках слепой. А между прочим, даже издалека заметно, какой у тебя на лбу штамп стоит.
— Штамп? — удивленно замигал парень. — Какой?
— Обыкновенный. Из семи букв — сволочь.
— Это я? — приподнялся парень.
— Разумеется, — хладнокровно подтвердил Виктор, пряча в карман зеркальце. — Жаль, лоб у тебя узковат, а то надо бы добавить: первосортная сволочь.
Парень выругался.
— Стихни! — приказал Дьяконский. — В конце вагона есть места свободные. Перетаскивай туда свое барахло и воняй там.
Не обращая внимания на продолжавшего ворчать парня, Виктор залез на свою полку. Принялся читать газету, удивляясь тому, что так рано и быстро стало темнеть. Он с трудом различал буквы.
— Туча-то, туча какая! — заохала внизу старушка.
Дьяконский свернул газету, сунул ее под матрац и вышел в тамбур.
С запада надвигалась гроза. Иссиня-черная туча, выползавшая из-за горизонта, закрыла солнце. Сразу померкли, потемнели все краски, туманной кисеей подернулись дальние леса. Густым и жарким воздухом трудно было дышать. Впереди тучи ветер гнал серые, грязные клочья облаков, причудливо менявших свои очертания. Края тучи рвались, расползались, клубились, как дым. Там шла борьба стихий, сталкивались потоки теплого и холодного воздуха. Зато дальше туча была одинаковой, черной и мрачной. Вспыхивали белые зигзаги молний, пронизывали ее десятками блестящих стрел, ломались, гасли и вспыхивали вновь почти непрерывно. Угрожающе, не переставая, рокотал гром.
Поезд бежал навстречу, и поэтому казалось, что туча приближается очень быстро.
— Господи, спаси и помилуй нас, — шептала, мелко крестясь, пожилая проводница, сменившая девушку. — Дверь-то закрой, чего смотришь! — крикнула она.
— Боитесь?
— Молонью не могу видеть, жуть берет.
— Идите в купе, там окна завешаны. Я здесь постою.
Налетел порыв холодного ветра, задрожала на деревьях листва. На ладонь Виктора упала первая капля. Ураган, с воем и грохотом обрушившийся на поезд, заставил Дьяконского обеими руками ухватиться за поручни. Ветер несся стремительно, вздымая тучи песка и пыли. Враз полегла, прижалась к земле трава. Ударил косой дождь, он усиливался с каждой секундой и вскоре превратился в сплошной ливень. Серая пелена вплотную подступила к вагону, стало почти темно. В хмурой мгле вспыхивали молнии, озаряя тамбур мертвенным
Виктор инстинктивно втягивал шею, когда молния сверкала близко, торопливыми затяжками курил папиросу.
Гроза нарастала, усиливалась.
Преодолевая встречный ветер, поезд пробивался сквозь грохочущий, вспыхивающий огнем мрак, спешил вперед к своей, далекой еще, станции назначения.
После выхода войск в летние лагеря опустела Брестская крепость. Заросли лопухами дворы и старинный вал. Людно было только в северной части крепости, где жили семьи командного состава.
Давно известно, что чем меньше начальства, тем легче у солдата служба. Сашка Фокин не жаловался на свою судьбу, музыкантам жилось привольно. Строевые занятия проводились редко. Надоедало лишь каждый день прихорашивать себя, как жениха перед свадьбой. Старшина не прощал музыкантам двух вещей: фальшивых звуков и неряшливости. Играл Фокин без ошибок, старшина ставил его в пример. Хоть и был Сашка ленив от природы, все-таки каждый день чистил пуговицы и сапоги, подшивал белый подворотничок и следил за прической. Как ни крути, а ефрейторское звание обязывало.
Занимались музыканты только до обеда; после мертвого часа готовились к разводу караула. Времени свободного было много. В город на увольнение Сашка ходить перестал. В окружном госпитале на Южном острове лечил он как-то зубы, ему ставили пломбу. Там познакомился с медицинской сестрой. Жила она при госпитале, имела отдельную комнатку. Туда и зачастил Фокин по вечерам. Правда, ребята-пограничники всерьез обещали поломать ему ноги за эти прогулки в их владения, но Сашка не очень-то боялся угроз. Надеялся на свой кулак.
В субботу после обеда Фокин сидел на лавочке перед казармой у врытой в землю бочки для окурков. Начистил до невероятного блеска свою трубу и теперь грелся на солнышке, лениво сощурив глаза. Обширный двор был пуст. Только у Кобринских ворот, где стояли пушки и тягачи противотанкового артиллерийского дивизиона, виднелись красноармейцы. Они разбирали орудия. На завтра был назначен смотр боевой техники.
«Нашли время — в выходной день. Недели им мало», — подумал Сашка.
— А нас проверять не будут? — с опаской спросил Кулибаба, тихий, с нежным девичьим лицом красноармеец. Кулибаба простодушен и доверчив, Сашка никогда не упускал возможности разыграть его.
— Нет, — уверенно ответил Фокин. — Прошлый раз мы с полковником договорились. Я сам теперь буду ему обо всех недостатках докладывать.
— Станет он тебя слушать!
— Не станет? А знаешь, что на прошлой проверке было?
— У Булкина в канале ствола грязь нашли.
— Ну, Булкин — мелочь, — махнул рукой Сашка. — Дневальный устава не знал, это раз; у сержанта Кукина дохлую мышь в трубе обнаружили, это два.
— Правда? — изумился Кулибаба.
— Точно. Залезла и сдохла там. По запаху разыскали. И это не все. Один парень из нашего взвода портянки потерял. Так он, чтобы мозоли не набить, стал нотами ноги обертывать. Хотели немецкий гимн разучивать, хватились, а нот нету. Этот мазурик их на портянки извел.