Неизвестные солдаты
Шрифт:
— Коноплева, что задано по литературе? — раздалось за спиной.
Настя обернулась.
— Витька, ты? Здравствуй.
— Так что же задано по литературе? — смеялся Дьяконский, пожимая руку. — Забыла? Все забыла, заяц! Что вырезано на третьей парте в первом ряду?
— Помню, — скупо улыбнулась девушка. — «Соня плюс Вася равняется дружба».
— Верно. Это Игорь работал. В позапрошлом году… Взрослая ты какая, и волосы завила.
— А ты еще длинней стал.
— Будто вчера только экзамены были. Вот встретимся когда-нибудь
— Далеко еще! — Настя прикоснулась пальцами к прохладным треугольничкам на петлицах Виктора. — Это что у тебя? Ты теперь командир, да?
— Так точно! — вытянулся Дьяконский. — Произвели за отличие в младшие сержанты.
— А чем отличился?
— Съел без отдыха пять котелков каши.
— Ну и врешь!
— По-твоему, просто — пять котелков? Сама попробуй. До революции, говорят, за такой подвиг сразу офицерский чин давали.
— К вам студентов бы наших. Они бы все через месяц генералами сделались.
— Слушайте, болтуны, чего мы стоим, — сказал Игорь. — Погуляем до концерта. Куда, Витька? Сегодня твой день, решай.
— Пошли к Мавзолею.
На Красной площади было немноголюдно. Молодая, свежая травка пробивалась среди брусчатки. Машины проезжали изредка. После шумного перекрестка особенно торжественной казалась здесь тишина.
Белые облака медленно двигались над Кремлем. Падавшие сбоку лучи солнца окрашивали их в нежно-розовый цвет. Над куполом правительственного здания трепетал на ветру красный флаг. А ниже — массивная зубчатая стена, поросшая мхом, будто поседевшая в своем многовековом дозоре. Незыблемая, прочная, подняв вверх сторожевые башни, охраняла она мозг и сердце огромной страны.
— Вот и поклонились, — сказал Дьяконский. — Когда еще доведется побывать тут!
Пора было идти на концерт. Постояв в очереди на улице Горького, они сели в синий двухэтажный троллейбус, высокий и узкий. Такие редко встречались в Москве. Интересно было смотреть сверху на бегущих мимо людей. У них были большие головы и непропорционально короткие ноги.
— Площадь Маяковского! — объявил кондуктор.
— Нам сходить, — поднялся Булгаков.
— В зал Чайковского? — обрадовалась Настя. — Вот это здорово. И ты молчал до сих пор!
— Дорого яичко к христову дню! — снисходительно улыбнулся Игорь. Он был доволен собой. Шутка ли сказать: достал билеты в недавно открывшийся зал Чайковского, да не просто на концерт, а на концерт вальсов Штрауса. Утром, дождавшись Настю, они отправились на сельскохозяйственную выставку. 49-й трамвай медленно тащился по Красносельской улице, стоял на перекрестках на Каланчевке и на Мещанской. Зато, миновав мост у Ржевского вокзала, трамвай, будто наверстывая упущенное, понесся быстро, раскачиваясь и подпрыгивая.
Время было раннее, народу на выставке немного. Ни Виктор, ни Настя с Игорем не интересовались особенно сельским хозяйством, но красота и величавость павильонов, собранные в них богатства
Настя была молчалива. Ночью она мало спала, все думала об Игоре. Для него эта встреча ничего не значила, он даже не замечал, как больно и радостно ей. А она готова была простить ему все за одно ласковое слово. Настя ругала себя за то, что в то хорошее время, когда они жили вдвоем в комнате у Ермаковых, она сдерживала порывы Игоря, боялась стать близкой ему. Ну, сберегла себя, а кому это нужно?
Ночью решила не идти с ребятами на выставку. А утром не выдержала, захотелось снова побыть с Игорем. Чувствовала Настя себя плохо. Лицо покрыл легкий налет желтизны, глаза усталые; вымученная, через силу, улыбка. Старалась держаться так, чтобы Игорь не видел ее лицо.
Окончательно испортилось у Насти настроение во время прогулки по каналу Москва — Волга. Было очень жарко, солнце накалило металл. Почти беспрерывно гремел, изматывая нервы, духовой оркестр. Теплоход подолгу стоял в шлюзах. В них было прохладней, но сильно пахло смолой. А когда шлюз заполнялся водой и теплоход поднимался, к горлу подкатывала тошнота.
Игорь тоже утомился.
Ему надоели медленное движение, духота, слепящая белизна теплохода. Раздражало молчание Насти, ее несчастный, убитый вид.
— Скуксилась, барышня, — сказал Игорь.
— Я ничего.
— Все люди как люди, а ты раскисла.
К Химкинскому речному вокзалу возвращались в темноте. Высокое, ажурное здание вокзала, освещенное множеством огней, казалось издали волшебным дворцом, поднявшимся над черной водой. Подул ветерок, легче стало дышать.
Оркестр продолжал греметь, не зная усталости.
— Вот кто честно зарабатывает свой хлеб, — засмеялся Виктор.
— К черту их! Это они пассажиров отпугивают, чтобы другой раз не ездили. И какой осел мог придумать оркестр на этой коробке? На берегу, если надоест, уйти есть куда, а здесь не скроешься. У меня, может, живот болит, я через пять минут ноги протяну, а тут фокстроты наяривают…
— Игорь, ты зол на всех.
— Кроме тебя.
— Чем обязан? — спросил Дьяконский.
— Скоро уедешь.
Настя, ссутулясь, стояла возле борта спиной к ним.
— Любуешься? — подошел Виктор. Заглянул в лицо, увидел слезы на глазах. — Ну, это ты зря, — взял он ее за локоть. — Не сердись. Игорь, он ведь такой… Никогда особой вежливостью не отличался.
— Не из-за него. Устала очень, — пыталась улыбнуться Настя. — Вот уйдете вы, и опять одна останусь.
— Я завтра отправляюсь, еще увидимся.
— Нет, — твердо сказала Настя. — Завтра я не могу.
Теплоход загудел протяжно и сердито, заглушая слова. Закачалась под ногами палуба. С правого борта быстро надвигался причал.