Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты.

Бондаренко Светлана Петровна

— Конечно, стоило, — убежденно сказал Михаил Антонович.

Алексей Петрович смеялся, покачивая головой, и повторял:

— „Ну и выдумал. Ну и распотешил, Иоганыч“.

— Стоило? — спросил Дауге. — А зачем?

— Че-ло-век, — сказал Юрковский.

— Ну и что?

— Все, — сказал Юрковский. — Че-ло-век. Сначала он говорит: „Я хочу есть“ — тогда он еще не человек. Потом он говорит: „Я хочу знать“ — и становится человеком.

— Это ты, братец, загнул, — сказал Алексей Петрович.

— Ну, скажем, так. Стремление познавать, чтобы жить,

превратилось теперь в стремление жить, чтобы познавать.

— Отличный афоризм, — восхищенно сказал Михаил Антонович. — Люблю афоризмы.

— Этот ваш че-ло-век, — сказал Дауге сердито, — еще не знает толком, что делается в центре Земли, а уже размахивается на звезды.

— На то он и че-ло-век. Потому мы и лезем на Юпитер, потому Ляхов и уходит в Межзвездную.

— Все это так, — сказал Дауге, — но очень уж все это туманно. Неопределенно.

— Дурень ты, — рассердился вдруг Михаил Антонович — Право, дурень, Гриша. На Юпитере исследуют возможности создания двигателя времени. Не знаю я, что ищут наши в Зоне АСП, а на Юпитере работают с экспериментальной проверкой асимметричной механики. Мы еще, может быть, полетаем на кораблях с двигателями времени.

— Браво, штурман, — сказал Юрковский.

— Ни одна крупинка знаний… — начал ободренный Михаил Антонович, но Алексей Петрович перебил его:

— Вот что, ангелы, — сказал он. — Мне сейчас на корабль.

Располагайтесь здесь. Обед в пятнадцать. Штурман, проследить за режимом.

— Слушаюсь, — сказал Михаил Антонович.

— В восемнадцать погрузка. Я могу провести вас в диспетчерскую, — сказал Алексей Петрович. — Я покажу вам такое, чего вы на своем Марсе и не нюхали. Пойдете?

Дауге нерешительно поглядел на Юрковского.

— Понимаешь, Петрович, — сказал он. — У нас корректура.

— Какая корректура?

— Корректура статьи. Нужно успеть до старта.

— Успеете.

— Нет уж, — сердито сказал Юрковский. — Я буду работать. А Гришка пусть идет, если хочет.

По глазам Дауге Алексей Петрович видел, что ему очень хочется пойти.

— Ладно, — сказал он. — Я зайду за тобой в половине шестого.

* * *

В зале Диспетчерской было полутемно, только вспыхивали разноцветные огоньки на пульте управления, и на широком, в полстены, экране горело на солнце фантастических форм сооружение.

— Видишь теперь? — спросил Быков.

— Вижу, — неуверенно сказал Дауге и добавил после молчания: — Ни черта я, вообще-то, не вижу. Что это за громадина?

Было видно, как медленно поворачивается вокруг продольной оси блестящая толстая труба, утыканная иглами антенн, опутанная мерцающей металлической сетью. Вокруг трубы, нанизанные на нее, как обручи на палку, крутились тороидальные спутники. Дауге насчитал их шесть, но труба не помещалась на экране целиком, и других спутников просто не было видно.

— Это Большой Склад, — сказал Быков. — А „Тахмасиб“ во-он там, в верхней части трубы, у манипуляторных отсеков.

— Ну, неужели не видишь?

— Нет, — сказал Дауге. Он

не видел ни „Тахмасиба“, ни верхней части трубы. Их загораживала голова диспетчера. Дежурным диспетчером был Валя Страут, и он был занят сейчас ужасно, так что попросить его подвинуться было бы просто неловко.

Кроме того, Страут важничал и говорил „коротко, ясно и всегда правду“. Он чувствовал себя солдатом Космоса.

Кроме чудовищной трубы Большого Склада, на экране не было ничего. Дауге не видел даже звезд. Труба, опутанная противометеоритной сетью, висела в бездонной тьме и сияла на Солнце так ослепительно, что Дауге иногда казалось, что она пульсирует.

Страут шевельнулся, придвинул к себе микрофон селектора и сказал:

— Зэт-фюнф, зэт-фюнф. Берайт?

— Я, — откликнулся зэт-пять. — Иммер берайт.

— Зэт-фюнф, — строго сказал Страут. — Гее ауф цум старт. Гебе „зебра“.

— Данке, — сказал зэт-пять.

В пульте что-то загудело, труба на экране погасла. Стало светлее — по экрану побежали волнистые линии. В голубом свете стало видно сосредоточенное лицо Страута с насупленными жиденькими бровями. Затем на экране снова возникла черная бездна, только теперь она была утыкана светлыми точками звезд. В верхнем правом углу экрана засиял белый шарик, но он был, по-видимому, очень далеко, и разобрать, что это такое, было нельзя. Потом из нижнего левого угла наискосок медленно выползла на экран… тяжелая туша планетолета.

— Смотри-ка, — сказал Дауге, — старье какое. Импульсник типа „Астра“.

— Это „Лорелея“, — сердито сказал Быков. — „Лорелея“ и Рихтер.

— Вот оно что, — сказал пораженный Дауге. — Вот она какая, „Лорелея“!

Двадцать с лишним лет назад Карл Рихтер на своем корабле „Лорелея“ совершил беспримерную по смелости высадку на Меркурий, при которой потерял половину экипажа и обе ноги.

Оставшись на корабле единственным пилотом, искалеченный, он сумел привести к Земле поврежденный корабль и остался его капитаном навсегда.

— Зэт-фюнф, — сказал Страут. — Старт!

— Есть старт, — отозвался голос из репродуктора.

— Удачи и спокойной плазмы, геноссе Рихтер, — сказал Страут. — Не забывайте про Леониды.

— Данке, майн кнабе, — откликнулся Рихтер. — В мои годы не забывают про Леониды.

Все стихло. Из дюз „Лорелеи“ ударили бесшумные струи пламени, корабль медленно прополз по черному небу и скрылся за краем экрана.

— Спу-17 Земля — Цифэй Луна, — сказал Страут. — Груз — титан и вода.

— Он что — до сих пор калека? [43] — спросил Дауге.

43

По-видимому, Авторам очень не хотелось вводить в текст безногого пилота: смахивает на „Повесть о настоящем человеке“. Но это, конечно, реалистичней, чем слепой капитан из предыдущего варианта. Вмажет ведь рано или поздно куда-нибудь сослепу… — В. Д.