Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
А может быть, все они уже старые — 50–60 лет. Вадим самый молодой среди них, общий любимец, и они решили отомстить за него Аятолле. А потом выясняется, что и Аятолла один из них, а — сын его — гений, Новый Учитель.
РАЗНЫЕ ТАЛАНТЫ:
талант к размножению — идеальный самец-производитель;
талант к охоте — выслеживание, фантастическая наблюдательность, охота за деталями;
талант к галлюцинациям — потенциальный шаман, бард, прорицатель, поэт, художник;
талант видеть все под неожиданным углом — талант изобретателя и открывателя новых связей;
талант любви — способность
В конце: находит художника, который пишет абстрактные картины — структуры людей, и понимает — перед ним его ученик, может быть, последний.
Работа героя: он задает вопросы, и с ответами из пациента уходит зло.
— А Семен-Ваныч сказал…
— Да в интимные отношения я вступал с твоим Семеном Ивановичем! При чем тут Семен Иванович?
Начинается с того, что крупный мафиози приводит к нему своего великовозрастного сыночка, имея подлинной целью выявить все об ученике нашего чародея — человеке-равнодействующей.
Человек-равнодействующая сидит в это время на Харбасе, в экспедиции — ищет место для телескопа. Наш герой приезжает туда.
Звонок: „Вы меня не знаете. Я очень ищу Вадима. Где он?!“ Холодное предчувствие заставляет его соврать.
Жена: „Встретила сегодня Соню. Она приставала, куда девался Вадик. Я сказала, что не знаю. А куда он подевался?“
Наконец, позвонив, приходит Богдан и, рыская глазами, просит за Сергея Серафимовича (кличка Аятолла, крестный отец питерской мафии). И Аятолла приходит — с сыном и телохранителем. Процедура „прослушивания“ комнаты. Разговор с сыном. И снова — где Вадим?
Герой едет к Вадиму. Горная станция. Грузовик-фургон с шофером Вовой, Митей Говоровым и странным тихим юношей с винтовкой. Сцена в корчме. Дождь, перевернувшийся грузовик, разговор с тихим юношей о местных ужасах. Беседа с Вадимом — о приближающихся выборах, о непонятности магистрального пути, о муках выбора направления равнодействующей. Чего хочет Аятолла (чтобы избрали президентом Жирика). Почему этого нельзя делать, хотя равнодействующая тянет именно в ту сторону. Беспомощность человека и мага.
Приближается некий Референдум, который определит судьбу страны.
…несчастное выражение глаз, какое бывает у собак, когда они справляют естественную надобность.
„Ни одно слово, произнесенное с момента появления человеческой речи, не исчезло бесследно, хотя и не все записывались“.
Рекс Стаут, т. 12, стр. 110 („Ловушка для матери“).
Приходит репортер брать интервью — о методах работы, успехах, планах, а в конце — мягко: как бы выйти на Вадима и поговорить с ним?
— Ты что, с Анютой поцапался?
— Да.
— Она хочет ехать, а ты нет?
— Да.
Я представления не имею, почему я все это знаю. ЗНАЮ.
— В Париж.
— В Париж, — говорит он покорно.
— Кто у нас следующий? Вызывай. Заработала машина.
— Аятолла.
Это неправда. Подкуплен?
— А на самом деле кто?
Надо принять Аятоллу. Он страшный человек.
Герой — с двух точек зрения. Сам о себе: гниение, умирание, бессмысленность, безысходность. Секретарь: ожидание чуда, зарядка аккумулятора, неисчерпаемость волшебства.
Все люди — слабы. Все, без исключения. И особенно
— Ну, как прошел вечерок?
— Да ничего. Обошлось. Жертв и разрушений нет.
— Вцепился как бульдог в штанину…
…Сегодня день рождения Яков-Кондратьича. Надо бы позвонить, но ведь уж, наверное, помер. Старый он, и всегда был старый, сколько я его помню. Никогда я не любил стариков. Вот странно. Ну, пока я сам был молодой, заносчивый — понятно. За что мне их было любить? А вот сейчас почему? Когда сам в том возрасте, когда „пожилой“ — сказать о тебе будет слишком мягко, а „старый пердун“ — слишком, пожалуй еще, жестко… Они мне неинтересны, вот в чем все дело. Как какая-нибудь умная, толстая, многословная книга: скопление сведений, вполне может быть достойных внимания, но — скучных, ни за что в тебе не цепляющих, а плывущих себе мимо.
Вопросы из рассказа Конан-Дойла „Обряд Мэсгрейвов“.
Обещал быть через 20 минут.
— Двадцать минут промелькнули как один час…
Исчезают люди. Оказывается, их отправляют в будущее. По какому-нибудь странному, неожиданному принципу. (Обнаружен летальный ген человечества, распространяющийся как пожар. Пытаются спасти хоть кого-то.)
Решение районного Страшного суда было утверждено в городском Страшном суде, но опротестовано в Страшном Верховном.
Бродит по городу Сатана, пытается продать души. У него есть лишние. Но никто не берет. Бесполезная вещь.
А в окне белым-бело — Это снегу намело, А в окне черным-черно — Это ночь глядит в окно… Черно-белое кино Надоело мне давно, Но.Очарователен, как умывающийся котенок.
Простой, как портянка.
Одинокий как километровый столб в степи, где на одной дощечке написано 2363, а на другой — 1172.
— …В человеческом обществе, как и в естественном мире, свои базовые понятия. Там — масса-энергия. Здесь — деньги-власть. Одно переходит в другое. Одно эквивалентно другому по какой-то формуле „е равно эм це квадрат“, и все это плавает в общем законе сохранения, которого мы не знаем пока (сохранения чего?) и „второго закона термодинамики“ — общество развивается так, что производительные силы возрастают…
В это утро он вдруг обнаружит, что у него не стало бровей.
То есть они и раньше у него были не как у Брежнева. И даже не как у Никсона. Но теперь над правым глазом топорщились длинные, слегка завивающиеся жесткие волоски, числом четыре, и больше, можно сказать, не было ничего — какой-то почти невидимый русый пух. Не как у Никсона, нет, отнюдь… Напевая (на манер „кукарачи“) „Не-как-у-Никсона, не-как-у-Никсона…“ он направился в кабинет и распахнул дверцы архивного шкафа. Тысячи папок глянули на него плоскими, рыжими, белыми и красными обложками своими, и запутанные щупальца тесемок шевельнулись, потревоженные. И речи быть не могло найти тут что-нибудь.