Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
— Соглашайся, Гай, — шепчет Жак. — Даю тебе слово, у нас и школах Прогрессоров все девчонки танцуют так, что… что… ну, сравнить не с кем. Это в программу обучения входит. На предмет очаровывания инопланетных аборигенов…
— Я очень хорошо танцую, Гай, — произносит Галка, придвигаясь к нему и заглядывая ему в глаза. — Соглашайся…
— Ладно, — ворчит Гай. — Идет. Посмотрим, как ты танцуешь…
Галка вскакивает.
— «Золотой вальс», Володя! — командует она. — Начинай. Она убегает в темноту. Володя начинает играть. И вот над поляной медленно разливается голубое сияние. От мачты, крутясь
Жак вскакивает, подбегает к ней и, взяв за кончики пальцев, церемонно подводит к костру.
— Несравненно, — произносит он, и Володя одобрительно кивает.
— Хорошо я танцую, Гай? — спрашивает Галка. Гай гулко глотает и откашливается.
— Ничего не скажешь, — произносит он. — Сроду я такого не видел и не знал даже, что такое бывает.
— А теперь твоя очередь, — говорит Галка. — Пой. Спой какую-нибудь свой песню, все равно какую…
И Гай, закрыв глаза, заводит дикую тоскливую песню на своем языке. Мелодия странная, но Володя с поразительной быстротой подхватывает ее. И исчезает костер, исчезают гулливеровцы, возникает бескрайнее ковыльное поле под низким серым небом, и тихонько посвистывает сквозь музыку ветер. Гай в расстегнутой маскировочной куртке сидит посреди поля, а рядом, положив ему на колени растрепанную голову, лежит девушка в платье из грубой холстины — мешок с вырезами для рук и головы, — и Гай поет, а по запрокинутому лицу девушки катятся слезы. И тускло отсвечивает брошенный в ковыль автомат.
Гай замолкает. Гулливеровцы с серьезными лицами смотрят на него.
— Все, — мрачно произносит Гай, поднимается и уходит прочь.
Небольшая поляна в глухом лесу. Утро. Гай валяется в траве, покусывая веточку. Рядом с ним стоит навытяжку Драмба.
— Звездолет, звездолет, — бормочет Гай. — Единственный способ. А их трое. Ну, девчонка не в счет. Все равно, двое на одного. Правда, Жак этот — парень хлипкий, с ним-то я живо справлюсь. А вот Володя…
Он переворачивается на живот.
— Драмба!
— Слушаю, господин капрал!
— Давай музыку. Что-нибудь задумчивое. Звучит «Танец маленьких лебедей».
— Как нам захватить звездолет?
— Не могу знать, господин капрал.
— Не могу знать, не могу знать… Дубина. Ты смог бы их перебить?
— Никак нет, господин капрал. Робот не может причинить вред человеку.
— Тоже мне солдат… Эх, оружие бы мне! Оружие!
Он поднимается, несколько секунд стоит, задумавшись, потом достает из кармана единственный автоматный патрон, подкидывает на ладони, снова прячет.
— Выключи музыку! Музыка смолкает.
— Пойдем, колода. Ведь все равно управлять звездолетами ихними я не научен…
Лагерь гулливеровцев. Солнечный день. Неподалеку от лесной
— А потом? — с интересом спрашивает Жак.
— А потом меня выперли из школы. Жак воздевает руки к небу.
— За что? — патетически восклицает он.
— Вот спроси их — за что, — говорит Гай. — Директор остался жив-здоров. Парня того, правда, отвезли в больницу, но ведь через неделю выпустили… А пожар — ну что пожар? Все равно и ту же зиму в первый же налет весь квартал в пыль разнесли гады полосатые…
— Да, — говорит Жак, — несправедливо с тобой поступили.
— Конечно, несправедливо! Ну, я потом нашел себе компанию, и мы этому полицейскому устроили веселую жизнь, будь здоров…
Слова Гая заглушаются нарастающим грохотом барабана. Звучит удалая расхлябанная музыка явно блатного пошиба.
Худые грязные руки двенадцатилетнего Гая проворно и ловко собирают нечто вроде самострела. В сопровождении десятка парней самого хулиганистого вида — опухшие от пьянства морды, прилипшие к нижней губе сигареты, мохнатые шарфы на шеях — он поднимается по осклизлой лестнице и выходит из подвала на улицу. Трущобы, всюду горы мусора, окна с выбитыми стеклами, рваное тряпье на оконных решетках. Гай устанавливает самострел в нише подвального окна, накладывает толстую стрелу, обмотанную паклей, затем протягивает поперек улицы веревку.
По улице идет огромного роста полицейский в форме с многочисленными пуговицами, в квадратном головном уборе с плюмажем. Он угрожающе глядит на кучку хулиганов, столпившихся в подъезде, и помахивает дубинкой со зловещим крюком на конце. И вдруг задевает ногой за веревку. Самострел срабатывает. Стрела, выброшенная стальной тетивой, чиркает по огниву и, охваченная пламенем, втыкается в обтянутый зад полицейского. Полицейский с ревом крутится на месте, а стрела пылает, разбрасывает разноцветные искры, испускает черный дым.
Гогочущие парни хлопают Гая по плечам и спине, в жестяную кружку льется из бутылки мутная жидкость. Гай пьет, давится, кашляет и снова пьет…
Тишина. Видение пропадает.
— И ты пил? — спрашивает Жак.
— Хе!
— Разреши пожать твою руку. Я восхищен, — говорит Жак.
— Ладно, ладно, — самодовольно произносит Гай. — Ты держись за меня, со мной не пропадешь. — Он с хрустом потягивается. — Эх, жизнь солдатская! Слушай, а выпить у вас тут нету?
— Вина? — с готовностью осведомляется Жак.
— Вина… Покрепче чего-нибудь нету?
Жак воровато оглядывается и, понизив голос, говорит:
— Есть спирт! Гай вскакивает.
— Что же ты раньше-то молчал? Пошли! Жак прищурившись смотрит на солнце.
— Сейчас без пяти двенадцать… — говорит он. — Эх, грешить так грешить. Пошли.
Они быстрым шагом идут через поляну.
— Ты и вправду будешь пить спирт? — с интересом спрашивает Жак.
Гай хохочет…
— Не бойся, мимо рта не пронесу…
В мастерской полутемно. Жак и Гай расположились недалеко от входа на кубических футлярах, в руках у них стаканы.