Неизвестный Алексеев. Том 3: Неизданная проза Геннадия Алексеева
Шрифт:
Тогда заговорил поэт. Он дал понять всем присутствующим, что не ставит ни в грош творения Рубцова. И сразу с ним согласились обе поэтессы. Но актер стал возражать, и возник спор. Через полчаса все сошлись на том, что Евтушенко, Вознесенский и Ахмадулина – дерьмовые стихотворцы. Но поэт не унимался и высказал предположение, что современные поэты тоже пишут дрянь. При этом было ясно, что себя он к «прочим» не относит.
Поэтессы спросили: «А Кушнер? А Соснора?» Поэт стушевался и умолк. Тут стали рассказывать анекдоты. Лучше всех это делали инженер и актриса.
Анекдоты
Потом кто-то попросил поэта почитать стихи. Поэт насупился и сказал, что после анекдотов он никогда не читает.
– Конечно! Конечно! – закричали поэтессы. – Лучше в другой раз!
– Еще один анекдот! – сказала актриса. – Самый последний, – и она рассказала нечто очень смешное, но крайне непристойное.
– Ну вы даете! – изумился поэт.
Актриса покраснела и нервно засмеялась.
10.1
Отдел художественных открыток в магазине изопродукции.
На витрине лежит открытка с репродукцией «Красного коня» Петрова-Водкина. Перед витриной стоят двое – мужчина пенсионного возраста в меховой шапке и женщина лет сорока в клетчатом шерстяном платке. Мужчина явно городской, а женщина – из деревни. Мужчина обращается к молоденькой, модно одетой продавщице:
– Скажите, девушка, почему здесь, на открытке, красный конь? Ведь красных коней не бывает!
Продавщица улыбается. Не отвечает.
– Нет, вы мне все-таки объясните, – настаивает пенсионер, – чего ради конь стал красным? Что за причуда? Почему художникам разрешают делать такие нелепости? Почему они безнаказанно издеваются над народом? Нет, вы, пожалуйста, ответьте.!
– И зачем разрешают выпускать такие открытки? – подхватывает женщина в платке. – Ведь это же надо придумать! Красный, совершенно красный конь!
Продавщица смеется:
– А я-то тут при чем? Я продаю то, что у меня есть. Не сама я печатаю репродукции!
– Вот именно! – говорит мужчина. – Все умывают руки! Полнейшая безответственность!
13.1
Юбилей Улановой. Ей исполнилось 70. Чествование великой балерины в Большом театре передают по телевидению.
Уланова сидит одна в ложе у сцены. О ней говорят. На экране возникает ее детская фотография – девочка лет пяти со светлой челочкой и с бантиками в коротких косичках. Далее идут кинокадры 30-х, 40-х, 50-х, 60-х годов. Уланова на сцене. Уланова на улицах Лондона. Уланова в тренировочном зале с учениками и ученицами. И снова объектив телекамеры направлен на живую, семидесятилетнюю женщину все с той же светлой челкой над глазами.
Потом актеры, танцовщики, певицы подносят ей цветы. Уланова кладет их пред собой на ограду ложи. Гора цветов все растет, постепенно закрывая балерину. Ее руки и грудь уже скрылись, а цветы всё подносят и подносят.
Читают посвященные ей тексты Бернарда Шоу, Томаса Манна, Ромена Роллана. Она спокойна. Она даже не улыбается, лишь едва кивая головой в ответ на славословия.
Ее называют неповторимой, единственной, несравненной, ослепительной,
И снова кинокадры, и снова восхваления.
14.1
Пишу рассказ о своей поэме «Жар-птица», о том, как она создавалась и что было с нею после. Мне не нравится то, что я пишу, но, как всегда, мною овладевает неодолимое желание закончить начатое.
С брезгливостью дописываю вполне реалистический и довольно длинный рассказ о поэме, которая появилась на свет 19 лет тому назад и которую я уже давно не люблю.
16.1
Я не от мира сего и не от века сего, и мой удел – недоумение.
Почему эпигонские стихи Мандельштама столь волнуют интеллигенцию? Отчего посредственный прозаик, посредственный актер и посредственный кинорежиссер Шукшин стал любимцем публики? Почему люди часами стоят в очереди, чтобы попасть на выставку авантюриста Глазунова?
Встретил в Доме писателя Глеба Горбовского. Постояли, поговорили.
– Меня по-прежнему не печатают, – пожаловался я.
– Пеняй на себя, – ответил Горбовский, – ты же сам придумал себе такую биографию. Пиши, как все, – будут печатать.
– Теперь уже поздно, – сказал я.
17.1
Истинная поэзия – это всегда формула времени.
Каждая эпоха оставляет нам несколько, всего лишь несколько таких формул. Прочие стихи – лишь приближение к поэзии или бессмысленное противостояние ей. Умение писать, но неумение формулировать порождает потоки подчас красивых, но вовсе не обязательных слов и строчек, которые быстро теряются в пустоте забвения.
Смысл творчества, как и жизни вообще, в постоянном генерировании нового.
Я повторяюсь – значит, я мертв. Я еще могу воскреснуть, но не исключено, что это последнее, окончательное мое исчезновение.
20.1
Она была наделена той очаровательной глупостью, которая так к лицу молодым хорошеньким женщинам. «Ой, – говорила она, – а я и не знала!» Или: «Вы шутите, я вам не верю! Вы просто надо мною смеетесь!»
«Господи, до чего же она глупа!» – думал я, наслаждаясь своим интеллектуальным превосходством.
Но она превосходила меня искренностью, доверчивостью и жизнелюбием.
Акмеисты предали породивший их двадцатый век. Они искусны, но это искусство копиизма.
24.1
В моих картинах и в моих стихах запечатлена суть реальности, а не ее видимая оболочка.
В моем пространстве очень тесно. Его загромождают чудовища. С трудом пробираюсь между их чешуйчатыми когтистыми лапами. Почему мне досталось такое пространство?