Неизвестный Бондарчук. Планета гения
Шрифт:
А Сергей Фёдорович не сбежал – вот что значит боец! И после съезда, хоть был эмоционально взведён, с юмором рассказал мне, как встретился в кремлевских кулуарах с Тамарой Фёдоровной Макаровой и спросил:
– Вы видели «Лермонтова»?
– Да, Серёжа, видела. Коля ещё молод, надо бы подучиться…
– А вы знаете, что это первый фильм в нашем кино о силе, которая нам жить не даёт.
– Какая эта сила? – с присущей ей мягкостью в голосе поинтересовалась Тамара Фёдоровна.
– Книжки надо читать, – в тон дорогой учительнице ответил Бондарчук.
Он не отрёкся от моего фильма.
Через двадцать с лишним лет тот позорный 5-й съезд чуть не повторился –
Я тоже тогда внёс лепту в медиа-процесс, сделал для православного телеканала «Спас» с Никитой интервью. Всё-таки беспокоился за него, ведь мы дружим с отрочества, с того давнего 1960-го, когда я снимался у его старшего брата Андрея в дипломном фильме «Мальчик и голубь».
– Как ты это выдерживаешь? Ты не сломаешься? Завистники – вечны. Ведь с тобой пытаются сотворить то же, что с Бондарчуком, потому что сейчас лидер – ты.
На что был ответ:
– Коля, не сравнивай меня с Сергеем Фёдоровичем. Его подкосить сумели. – Посмотрел прямо в камеру и сказал всем телезрителям «Спаса»: – А у меня, друзья, здоровья хватит.
Смягчил Никита: Бондарчука не просто подкосили, а срезали под корень – он начал умирать. Он совершенно не утратил собственного достоинства и ни на йоту не изменил своим убеждениям. Духовно его не сломили. На него подействовали психогенно – будь он в другом тонусе, организм боролся бы с болезнью. Помню, летом 1994-го попросил его возглавить жюри Третьего «Витязя», с которым мы собирались в Приднестровье. Отозвался добродушно:
– Нет, в жюри заседать не хочу, а приехать – приеду, побуду со зрителями, посижу в креслице…
Но вскоре стало резко хуже. Видно было, что идёт процесс, который его съедает изнутри.
Я считаю, он ушёл так быстро, потому что это было парное убийство. Два жесточайших удара! Первый – 5-й съезд. Второй – история с «Тихим Доном», предательство итальянских продюсеров.
Думаю, тот «Тихий Дон», который мы видели по телевидению, это не совсем фильм Сергея Фёдоровича. Меня тревожило, что он внял продюсерам – взял на Григория и Аксинью иностранных актёров. Я спрашивал, как он с ними управится. Но он уходил от прямого ответа – просто работал. Если б он довёл картину до конца – сам её смонтировал, «одел» в звуки природы, в музыку, в свои бондарчуковские шумы – грохоты канонады, хрипы коней, шорохи сеновала, гул стяга, трепещущего на ветру… если б он сам сладил свой «Тихий Дон», мы бы увидели его очередной шедевр, даже с главными героями – чужеземцами. Я в этом уверен.
К счастью, были события, его воодушевлявшие. В 1988 году мы поехали в Великий Новгород на Дни славянской письменности и культуры. Это был первый год, когда эти Дни вышли из подполья, их уже праздновали на государственном уровне. Только представьте этот поезд Москва – Новгород: одновременно едут Бондарчук, Астафьев, Белов, Распутин, Бондарев, лучшие оперные голоса России, лучшие симфонические и народные оркестры, хор Патриархии. Я ехал в одном купе с Василием Ивановичем Беловым и оператором Толей Заболоцким.
– Мыкола, а чего ты не играешь в кино? Ты же хороший артист. Играй – а то тебя забудут. – Помолчал. – Нет! Лермонтова они тебе никогда не забудут.
Как он воспрянул в эту поездку! Ведь он попал в родной духовный поток, в единый восходящий поток русской культуры, в поток единомышленников. Как захватила его эта мощная волна! В те перестроечные годы мы впервые оказались в родной стихии, почувствовали родную почву под ногами. Праздник был грандиозный. На улицах, площадях – повсюду – русские песни и такие плясовые, что ноги сами в пляс пускались. Я видел – он по-настоящему счастлив; дождался – вновь русская культура могущественно заявила о себе. Тогда на наших глазах возрождались традиционные духовно-нравственные ценности русской культуры. Возрождалось то, чему он поклонялся и что светило ему всю жизнь. Ведь Сергей Фёдорович был режиссёр-христианин, и кинематограф его – христианский.
…Первый раз я увидел его в 1961 году. Параллельно с «Ивановым детством» я снимался у режиссёра Г. Л. Рошаля в фильме «Суд сумасшедших». Летал из приднепровских болот в роскошную Ригу. В один прекрасный день на корабле, где шли съёмки, переполох: драят палубу, начищают до блеска всё, что способно заблестеть. И перешёптываются: «К Скобцевой должен прилететь Бондарчук».
И – вот он – прилетел! Счастливая молодая пара. Всё и вся вертится вокруг планеты под названием «Бондарчук».
Уж не помню, представили ли меня ему. Да если и представили, заметил ли он меня? Четырнадцатилетнего, никому не известного мальчика? А я влюбился в него с первого взгляда и на всю жизнь. Как несколькими месяцами раньше, придя на пробы к Андрею Тарковскому, влюбился в Андрея, и тоже с первого взгляда, и также на всю жизнь.
Ныне, когда их обоих призвал Господь, подавая в Храме поминальные записки, я пишу рядом имена Сергия и Андрея и твёрдо знаю, что там, где нет скорби, воздыханий и сплетен, они вместе взирают на нас, грешных, с надеждой и любовью; и вместе укрепляют наши души.
Здесь им не позволили быть вместе…
Бондарчук и Тарковский. Равно любимые и дорогие для меня люди. Отношения этих двух гениев еще требуют изучения и расчистки от наслоений сплетен и домыслов. Как я радовался, когда Сергей Фёдорович предложил вечно опальному Андрею работать в его Объединении на «Мосфильме»! Это был период, когда два гения сердечно потянулись друг к другу и даже строили планы совместной работы над фильмом о Достоевском. Не тут-то было! Их развели. Нашептали Андрею о «коварстве Бондарчука», который-де непременно воспользуется доверчивостью Тарковского… И заключительным аккордом стал инцидент в Каннах. Бондарчук был приглашён на Каннский Международный кинофестиваль как член жюри. А Тарковский участвовал в конкурсе с фильмом «Ностальгия». Главную премию картина Тарковского не получила. И пресса повесила неудачу Тарковского на совесть Бондарчука.
Сергей Фёдорович вернулся из Канн, и я при первом же общении задал вопрос:
– Как вам новый фильм Андрея?
Его отзыв о картине был достаточно спокойным. Не захватила его «Ностальгия», и он чисто профессионально объяснил, почему. Естественно, я спросил:
– Вы голосовали против?
– Нет, – сказал мирно, – я воздержался.
Спустя несколько лет, когда не стало Андрея Тарковского, я встретился в Париже с Отаром Иоселиани, свидетелем «Каннского инцидента». Как только фестиваль отшумел, он подошёл к своей знакомой, члену жюри, и спросил напрямик: