Неизвестный человек

Гранин Даниил Александрович

Через день со служебной почтой пришло письмо от Усанкова. Деловито, тоном милицейского протокола описывал он появление тех троих у замка, в чем они были, как прошли прямо в ворота и скрылись там. Новое заключалось в том, что все "трое, одетые в старинные мундиры, прошествовали мимо машины, почти вплотную к ней, не посмотрев на нее, так что С.~И.~Ильин вынужден был резко затормозить". Этого Ильин не помнил. "Возможно, они были в нетрезвом состоянии, - писал Усанков, - потому что держались подчеркнуто прямо". Перед глазами Ильина вновь возникло это шествие, чистое, прозрачно-бледное отрешенное

лицо младшего и то, как они коснулись машины, действительно не обратив на нее никакого внимания. Никто из них не обернулся, не покосился, будто ее и не было. А ведь, наверное, тормоза-то взвизгнули, хоть и тихий ход, но должны были скрипнуть. Нельзя было не испугаться. Любой пешеход вздрогнет, дернется.

Письмо было вроде официальное - "Уважаемый Сергей Игнатьевич..." - и в то же время частное, написано от руки, почерком, однако, четким, прямым, без обычной усанковской размашистости, подпись почти печатными буквами выведена, однако с припиской "ныне вполне трезвый", что как бы чуть снимало серьезность.

Ильин позвал секретаршу.

– Если меня будет спрашивать Альберт Анисимович, старенький голос такой, немедленно соедините, не будет меня, разыщите.

Секретарша чуть подняла брови.

– Я помню, вы уже предупреждали.

– Да!.. Не могу дождаться, - признался Ильин.

– А к нему позвонить нельзя?

Он посмотрел на ее голубые веки и вздохнул.

– То-то и оно...
– Ему хотелось поделиться с ней наблюдением Усанкова.

Она прибирала бумаги на столе.

– Ладно, идите, - сказал он.

Мешала привычка не откровенничать с подчиненными. Слушать других пожалуйста, сам же он никогда не позволял себе.

Альберт Анисимович позвонил поздно вечером домой. Звонок в пустой квартире прозвучал пугающе громко. Ильин так и подумал, что это Альберт Анисимович, сразу узнал дребезжащий голосок:

– Я еще кое-что уточняю... поэтому не докучал вам. Общая картина, конечно, ясна.

– Что именно ясно?
– поинтересовался Ильин. По телефону разговор звучал обыденней, и он спросил это строго, требовательно.

– Моя давняя идея. Весь заговор, убийство царя и тогда выглядели непристойно. Порядочные люди не могли принять, их возмущало... Да будет вам известно, порядочные люди имелись в самые безумные времена, - с вызовом сказал Альберт Анисимович.
– В данном случае они искали доказательств, они хотели опровергнуть казенную версию.

– Кто такие, удалось узнать?

– Примерно. Остается еще ряд моментов сомнительных.

– Кто эти трое?

– Они вызвались, но были и другие.

– Я письмо получил от товарища, - сказал Ильин.
– Помните, я обещал. Он подтверждает.

– Да дело не в нем, я и без него...

– Нет, нет, там есть важная деталь. Вам срочно надо ознакомиться.

– Право, мне сейчас нет нужды.

– Нет уж, я все равно должен вас увидеть. Мне узнать надо про этих офицеров, пусть примерно.

Альберт Анисимович откашлялся и заговорил с неожиданным волнением:

– Сергей Игнатьевич, вы мне сильно подмогли. Я вам обязан. Поэтому осмелюсь просить вас - оставьте сию встречу без внимания. Не вникайте. Забудьте, если можете.

– Это почему? Вы точно как Усанков. Тот самый, с кем мы видели.

– Не знаю ваших

обстоятельств, но полагаю, что у вас налаженная жизнь, стоит ли вам... Это крайне опасно, уверяю вас.

По-видимому, он говорил из автомата, потому что пискнул сигнал конца разговора.

– Я вас прошу, - заторопился Ильин.
– Завтра я буду ровно в пять в Публичке. Там же, в курилке, - он закричал, начальственно перекрывая новый писк.
– Никаких отговорок. Договорились?

Голосок Альберта Анисимовича екнул протестующе и оборвался частыми гудками. Ильин ходил из комнаты в комнату, ждал. Молчащий телефон лежал на столе, свернувшись серым комком.

Ильин надел кепку, вышел. У голубого фанерного ларька толпились мужики, те, вечерние последки, что спешат хватануть пивка перед закрытием. Кто добавить, кто запить. После первой кружки Ильина включили в "треугольник", разлили "малыша", добавляя в тепловатое "жигулевское", чокнулись и поехали. Говорили про своих жен, про баб, Ильин захмелел быстрее обычного, потому что хотел захмелеть.

Посреди ночи он проснулся. Кто-то явственно позвал его: "Сергей Игнатьевич!" И еще раз. Он открыл глаза, сел на кровати, свесив ноги. Изредка внизу проезжала машина. Слабые отсветы обегали комнату. В жидкой мгле взблескивали стекла шкафа. То там, то тут поскрипывал паркет, словно кто-то ходил по квартире. От легких занавесей на окнах колыхался неверный сетчатый свет.

"Не вникайте", - звучал в памяти голос Альберта Анисимовича. Почему не стоит? Это как понимать - угроза? Совет? "...стоит ли вам..." Стало заметно подчеркнутое "вам". Значит, именно ему, Ильину. А то он может знать про Ильина? Кто что знает про Сергея Ильина?

Словно бы со стороны он увидел себя голым, в трусиках. Ильин удивился тому, какой он обрюзгший, совсем не тот, подтянутый, еще молодцеватый, что изнутри. Печалясь, он рассматривал свое тело, давно утерявшее спортивную форму, отвисший животик, лысеющую голову. Жалость охватила его - впервые перед ним предстал этот человек, который носил его имя, отдельно от него самого, это существо, которое не было уже он сам, потому что он удалился из него и теперь парил, обозревая как бы сверху свое состояние. Видно было, в какую дурацкую историю влезал этот субъект. Он почувствовал, как надвигается нечто темное, опасное, от чего может сломаться весь его с трудом налаженный, обустроенный ритм службы, с поездками в Москву и на Урал, отпусков, вечерних часов у телевизора, за книгой...

Тот, на кровати, потер голову, встал, зашлепал на кухню к крану. Голова болела, во рту было гадко. Ильин все это чувствовал, но издали, как бы сверху смотрел на этого бедолагу и видел разом робкую его жизнь, где всегда было стремление к порядочности, прямоте, на самом же деле приходилось юлить, помалкивать, много врать, постоянно обманывать и своих инженеров, и начальников, таких, как Клячко, чтобы и они могли обманывать; как он соглашался поддерживать и выдвигать наглецов, подлипал в обмен на более или менее способных, которых хотелось сохранить. Давно уже ум его заполнился многоходовыми комбинациями, причем ничего не делалось просто так, потому что все должно было приносить личную пользу. Так поступали все люди кругом, многие поступали куда хуже.