Неизвестный Кожедуб
Шрифт:
Вражеские летчики, очевидно, увидели нас и со снижением развернулись в сторону Берлина. Они часто так делали: уходили со снижением якобы домой, в стороне набирали высоту и затем возвращались, имея уже преимущество над нами. Я внимательно проследил — немцы ушли далеко. Спрашиваю по радио летчика:
— Видел самолеты противника?
— Видел.
Лечу дальше. На горизонте появилось восемь самолетов.
По «походке» узнаю, что это противник. Шесть самолетов отделяются и уходят в сторону Берлина, а два поворачивают к линии фронта. «Фокке-вуль-фы»! Хорошая
Сразу захожу в хвост ведущего самолета и командую:
— Прикрой, атакую!
Ведомый должен был оттянуться назад, чтобы прикрыть мою атаку, а он держится возле меня.
Сейчас в упор расстреляю ведущего. Нажал гашетки. Пушки молчат. Самолеты врага сделали переворот. Я тоже сделал переворот — и за ними.
Быстро перезаряжаю пушки. Не отстаю. Один из «фоккеров» пытается набрать высоту. Сближаюсь с ним. Нажимаю гашетки. Что за чертовщина! Не стреляют пушки, да и только! В этот миг вспоминаю о ведомом — да где же он? Командую:
— Ко мне!
Осматриваюсь — а его и след простыл.
На расстоянии километра от меня он открыл беспорядочный огонь, а затем повернул домой. Никогда я так не злился на товарища, да и случая такого никогда у меня не было.
Немцы, видимо, заметили, что пушки у меня отказали, и стали проявлять большую активность. Я попал в тяжелое положение. Как никогда, мне нужна была помощь ведомого.
Ведущий вражеской группы открыл огонь. Однако, используя качества и преимущества моего самолета, я оторвался от противника и ушел домой.
Приземлился, подозвал своего напарника. Смотрю — у него губы дрожат.
— Вы видели противника? — спрашиваю. Ведомый в простоте душевной отвечает:
— Да ведь я стрелял, товарищ командир! Тут я вышел из себя:
— Кто же так стреляет?!
У него было такое жалкое лицо, что я сдержался и продолжал спокойнее:
— Запомните: такими атаками вы только дело портите и себя унижаете. Противник вас, как птенца, расстреляет. Помните закон: встретил врага — первый вступай с ним в бой и бей с короткой дистанции. Бей уверенно, смело.
Я отпустил его, и он ушел, понурив голову.
Забегу вперед, чтобы закончить рассказ об этом летчике. Наш командир долго с глазу на глаз беседовал с ним, а я несколько дней делал вид, что не замечаю его. Со мной он боялся встретиться. Товарищи не могли забыть его позорной трусости.
Очевидно, в нем шла большая внутренняя борьба. И вот однажды он прилетел с боевого задания радостный, возбужденный и доложил, что сбил вражеский самолет. Подошел ко мне — смотрю, что-то новое появилось во всем его облике. Я крепко пожал ему руку.
— Благодарю вас за суровый урок, — сказал он, глядя мне прямо в глаза.
Урок был действительно суровый, но полезный.
Вечером в день возвращения
— По всему чувствуется, что не сегодня завтра начнется последний и решительный.
— Дело, дружище, вдет к этому. Час победы приближается.
Да! Великая Отечественная война с немецкими оккупантами победоносно завершалась.
…Войска сосредотачивались для штурма Берлина. Незаметно для нас готовилось решительное наступление Советской Армии на столицу Германии. От Одера до Берлина протянулись немецкие оборонительные сооружения. Фашисты использовали для обороны все естественные рубежи и населенные пункты. На подступах к Берлину созданы были три линии обороны. Сам город делился на секторы обороны — немцы рассчитывали затянуть сражение.
Наш полк, как и десятки других авиационных полков, находился в полной боевой готовности.
Наступление советских войск на Берлин началось неожиданно, как неожиданно, всего лишь три месяца назад, начался прорыв висленского рубежа.
16 апреля всех нас разбудил оглушительный шум: волнами шли наши ночные бомбардировщики. Земля содрогнулась, загудела.
— Артподготовка, друзья! — крикнул кто-то.
Мы бросились к автомашинам, на бегу застегивая гимнастерки. Собираемся у КП. Нам сообщают, что войска фронта пошли в решительное наступление на долговременную эшелонированную оборону немцев, прикрывающую Берлин. Боевое воодушевление охватывает нас.
Кому из боевых летчиков не знакомо то волнующее чувство, которое испытываешь, когда сотни советских орудий ведут артиллерийскую подготовку к наступлению нашей пехоты, когда тысячи вспышек освещают небо, а ты стоишь на аэродроме, захваченный наступательным порывом, и с нетерпением ждешь сигнала к взлету!
За два года фронтовой жизни я не раз переживал это, но ничто нельзя сравнить с тем, что я видел и пережил перед рассветом 16 апреля 1945 года.
Я до малейших подробностей помню то утро. Темное небо в несметных светящихся трассах, слитный гул наших авиационных моторов, раскаты от бомбовых ударов самолетов, непрерывный грохот нашей артиллерии. Лавина огня и металла обрушилась на противника.
Началось последнее, решительное сражение…
Возбужденно переговариваемся, вернее, перекликаемся — грохот заглушает голоса. Еще темно, и я смутно различаю лица своих товарищей.
— После такого штурма немцу будет капут! — кричит мне Куманичкин.
— Скорей бы рассвет! — раздается чей-то голос.
— Скорей бы вылететь на Берлин!..
Вдруг над линией фронта вспыхнул яркий белый свет: стало видно далеко вокруг.
В первую секунду мы ничего не поняли. И только потом сообразили: сотни прожекторов, ослепив немцев, осветили путь нашей пехоте на Берлин.