Неизвестный Миль

Миль Елена

Да, это было прекрасное поэтическое место. У кромки Черного моря начинались горы — вулкан Ка-радаг, гора профиль Волошина, Сюрюк-Кая…

Горы постоянно меняли цвет в зависимости от времени суток или от тона неба, но тех коричневых тонов, в которых обычно писал Волошин, весной и летом не наблюдали. Постоянно меняющиеся тона гор и моря привлекали к себе внимание.

Волошин в 50-е годы был мало известен широкой публике. Только в Феодосийской картинной галерее висели его необычные картины степного Крыма — коричневой суровой земли Киммерии, как он ее называл.

Вечерами в доме собирались писатели, приходили поэты, читали свои стихи Матусовкий, Борис Полевой, Евгений Евтушенко, частым гостем была Мариэтта

Шагинян и ее дочь Мирель Шагинян с мужем — скульптором Владимиром Цигалем.

Все Шагиняны ходили босиком, писатели и художники дружно собирали обкатанные морем агаты, сердолики, нефриты и лягушки — ферлампиксы и дружно распевали песенку на мотив грузинской песни:

«Две недели в Коктебеле, на-ни-на, на-ни-на, мы не пили и не ели, на-ни-на, на-ни-на, мы не ели и не спали, на-ни-на-ни-на, только камни собирали, дели-водэла. Кожа лупится на спинах, дай нам бог богов куриных…»

Здесь М. Л. познакомился со многими поэтами и писателями, с которыми он потом дружил: литовским писателем Георгием Александровичем Метельским и его женой Зинаидой Иосифовной, Константином Яковлевичем Ваншенкиным и его женой Инной Гофф, Борисом Полевым. Полевой называл Лену и Надю результатом поточного производства. Лена на него очень обижалась, а Надю он подзывал: «Иди сюда, маленькая Миля».

Михаил Леонтьевич всегда любил поэзию. Ему нравились стихи Константина Ваншенкина, очень любил песню «Я люблю тебя, жизнь».

Свои воспоминания о Михаиле Леонтьевиче Миле и Коктебеле той поры написал наш замечательный поэт Константин Яковлевич Ваншенкин.

«Я познакомился с М. Л. Милем в Коктебеле в середине, пятидесятых годов. Коктебель не был курортом, это было нечто большее. Безлюдный на километры берег, шелест волны, шорох сдвигаемых ею знаменитых здешних камешков. Насыщенная голубизна неба, волошинский профиль Карадага.

И два небольших пляжа — мужской и женский. Они почему-то назывались медицинскими. На мужском, как в бане, были все равны. Какие там обретались люди! Один из немногих уцелевших акмеистов Михаил Зенкевич — о нем Ахматова говорила, что он дорог ей и потому, что это единственный человек на земле, который Николая Степановича Гумилева называет Колей.

Вениамин Каверин, Всеволод Иванов, Александр Крон, Боря Ямпольский, Юра Трифонов… Всех не перечислишь. И не писатели тоже — молодью, никому не известные скульпторы, вольно беседующий с ними маститый кинорежиссер Сергей Герасимов или приходивший со своей дачи поиграть в шахматы Игорь Моисеев. Были крупные физики, кое-кто даже с явной охраной.

Е. Слуцкий написал когда-то ставшее тут же известным стихотворение «Физики и лирики»:

Что-то физики в почете, Что-то лирики в загоне…

Под «физиками» он имел в виду вообще представителей точных наук. Но что любопытно, именно тогда к писателям, к искусству тянулись выдающиеся ученые, «естественники» и «технари».

Бывал в Коктебеле и Михаил Леонтьевич Миль со своим семейством. Мы, как у нас говорят, не раз «совпадали» с ним — ив Крыму, и на Рижском взморье. Уже в момент нашего знакомства выяснилось, что он регулярно читает мои стихи, многое знает. Время от времени он говорил о них со мною, обнаруживал вкус и понимание. Человек по натуре очень активный, он увлекся и буквально заболел волошинскими акварелями, хранившимися в доме поэта, имел переписку с его вдовой Марией Степановной и в результате устроил в клубе своей фирмы в Москве выставку этих работ, первую за многие десятилетия. Это стало своего рода событием, хотя

и для узкого круга. Тогда Волошин еще был в глазах партийных функционеров отчасти подозрительной фигурой, но Милю отказать не решились.

Он и сам хорошо рисовал, ходил вместе с дочерьми энергичным шагом на этюды. Не знаю, рисовала ли его жена Пана Гурьевна. Излюбленными его сюжетами были пейзажи и натюрморты. Так и вижу его, невысокого, круглоголового, с небольшой склонностью к полноте.

К тому времени он добился в вертолетостроении очень многого, был известен и почитаем во всем мире. Выдумка из него так и била — буквально во всем. Помню его рассказ о том, как, готовясь к Авиасалону в Ле Бурже и узнав, что в Париже стоит небывалая жара, Миль догадался привезти специально изготовленный гигантский шатер. Разбитый на летном поле возле его машин, шатер привлекал массу дополнительных зрителей.

В общении с окружающими он был очень естественен. Мы с ним даже играли в футбол на Рижском взморье.

Как-то раз мы вместе возвращались из Коктебеля. Зайдя в их купе, я напел им самые первые песни Булата Окуджавы. Они о нем еще даже не слышали — так давно это было. Миль попросил одну из дочерей тут же записать их в блокнот — не только слова, но и мелодию.

Вертолеты Миля тогда лишь начинали входить в повседневную жизнь. Однажды моя жена спросила у Миля, достаточно ли надежны эти машины, можно ли, если понадобится, на них безбоязненно летать.

_{1. Первый серийный вертолет Ми-1}

_{2. Ми-2 в полете}

_{1. Ми-2 сопровождает караван судов}

_{2. Сверхтяжелый вертолет В-12 и легкий Ми-2}

_{1. Посадка Ми-4 в Кремле. 1960 год}

_{2. Ми-4 тушит пожар на нефтяной скважине}

_{1. Ми-4 на поплавковом шасси}

_{2. Ми-6 поднимает грузовик}

_{1. Ми-6 переносит спусковой аппарат «Восток»}

_{2. Ми-8, миноукладчик}

<